Начало войны. Чесменское сражение (1770)

Ко второй половине XVIII века те времена, когда европейцы связывали имя турок с концом света, уже давно прошли. Однако могущество Турции, или Оттоманской Порты, еще не казалось Европе призрачным. Уступив европейцам моря, турки продолжали оставаться грозными противниками на суше. Это было тем более странно, что европейское военное искусство шагнуло далеко вперед, а образ действий турецкой армии почти не изменился за последние три столетия. Турки сразу вводили в бой огромную массу войск. Их первый удар был ужасен, но если неприятелю удавалось его выдержать, то сражение обыкновенно турками проигрывалось. Турецкие войска легко поддавались панике, и их численное превосходство оборачивалось против них самих, мешая перестроить боевые порядки и отразить вражеский контрудар. Атаковать турки предпочитали большими скоплениями конницы. Наиболее боеспособную часть пехоты составляли регулярные отряды янычар, формировавшиеся путем насильственного набора мальчиков и юношей в христианских частях Османской империи. Турецкая артиллерия не уступала по своим качествам европейской, но турки отставали в организации артиллерийского дела.

Первым удачную тактику полевого сражения против турок открыл в начале XVIII век Евгений Савойский. Австрийский генералиссимус стремился вначале выдержать первый натиск турок, строя свои войска в огромные каре и ограждая их рогатками. В случае успеха на поле боя он переходил к осаде турецких крепостей.

Русская армия долгое время не могла успешно противостоять туркам: бесславно закончились турецкие походы во времена Софьи, Петр I потерпел катастрофу на берегах Прута. Только фельдмаршалу Миниху, ученику принца Савойского, удалось нащупать настоящий образ действий в войне с ними. Ставучанская победа, взятие Хотина, занятие Молдавии были подвигами самобытными и по тем временам блестящими. Однако и Миних придерживался сугубо оборонительной тактики. Медленные передвижения войск, построенных в неповоротливые дивизионные каре, долгие осады крепостей, а так же, имя иностранца и нестерпимое самолюбие мешали Миниху одерживать решительные победы.

Война, объявленная России Турцией в 1768 году, повлекла за собой коренные изменения в действиях русской армии. Первый год войны русские под командованием Голицына и Румянцева провели по-прежнему робко, стремясь главным образом не допустить турецкого вторжения. Но 1770 год оглушил и турок, и русских громом неслыханных побед. Военный талант Румянцева внезапно обнаружился в полном блеске. Он решился уничтожить рогатки, вселявшие робость в солдат, и атаковать конные массы турок небольшими, подвижными каре. Успех этой тактики был ошеломляющий. 38-тысячная русская армия разбила 80 тысяч турок при Ларге, а затем сокрушила 150-тысячную армию великого визиря на реке Кагул. Кагульское сражение стало крупнейшей победой европейской армии над турками за всю историю их военных конфликтов.

Об этой победе Румянцев доносил Екатерине: «Да позволено мне будет, всемилостивейшая государыня, настоящее дело уподобить делам древних римлян, коим Ваше Императорское Величество велели мне подражать: не так ли армия Вашего Императорского Величества теперь поступает, когда не спрашивает, как велик неприятель, а ищет только, где он».

К сожалению, столь славные победы не привели к окончанию войны. Военные достоинства Румянцева, несомненные в области тактики, как-то странно исчезали, когда дело доходило до стратегии. Здесь он все еще находился в плену устаревших взглядов. Вместо того, чтобы преследовать турок и развивать свой успех, Румянцев занялся «правильной» осадой турецких крепостей, распылил силы и упустил время, дав туркам оправиться от поражений. Его осторожность простиралась до того, что он часто не давал точных указаний подчиненным, чтобы иметь извинение в случае неудачи. Ища славы, Румянцев страшился бесславия, и 1771 год провел в нерешительных, вялых действиях.

Гораздо больше решительности проявляла сама императрица. Она развила в себе изумительную энергию, работала, как настоящий начальник генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений, составляла планы и инструкции, изо всех сил спешила построить азовскую флотилию и фрегаты для Черного моря, слала своих агентов все углы и закоулки Турецкой империи в поисках, где бы устроить заварушку, заговор или восстание, поднимала на турок царей имеретинского и грузинского и на каждом шагу наталкивалась на свою неготовность к войне: решив послать морскую экспедицию к берегам Мореи, просила своего посла в Лондоне выслать ей карту Средиземного моря и Архипелага; хлопоча поднять Закавказье, недоумевала, где находится Тифлис, - на каспийском ли, черноморском ли берегу или же внутри страны. Ее раздумья разгоняли братья Орловы, умевшие только решаться, а не думать. На одном из первых заседаний совета, собиравшего по делам войны под председательством императрицы, Григорий Орлов предложил отправить экспедицию в Средиземное море. Немного спустя брат его Алексей, долечивавшийся в Италии, указал и прямую цель экспедиции: если ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных от ига тяжкого, а неверных магометан, по слову Петра Великого, согнать в поле и в степи пустые и песчаные, на прежние их жилища. Он сам напросился быть и руководителем восстания турецких христиан.

Нужно было иметь много веры в провидение, иронически пишет В.О. Ключевский, чтобы послать на такое дело в обход чуть не всей Европы флот, который сама Екатерина четыре года назад признавала никуда не годным. И он спешил оправдать отзыв. Едва эскадра, отплывшая из Кронштадта (июль 1769 года) под командой Спиридова, вступила в открытое море, один корабль новейшей постройки оказался негодным к дальнейшему плаванию. Русские послы в Дании и Англии, осматривавшие проходившую эскадру, были поражены невежеством офицеров, недостатком хороших матросов, множеством больных и унынием всего экипажа.

Эскадра двигалась медленно. Екатерина выходила из себя от нетерпения и просила Спиридова ради бога не мешкать, собрать силы душевные и не посрамить ее перед целым светом. Из 15 больших и малых судов эскадры до Средиземного моря добралось только 8. Когда А.Орлов осмотрел их в Ливорно, у него волосы поднялись дыбом, а сердце облилось кровью: ни провианта, ни денег, ни врачей, ни сведущих офицеров. С незначительным отрядом он быстро поднял против турок Морею, но потерпел неудачу от подоспевшего турецкого войска и бросил греков на произвол судьбы, раздраженный тем, что не нашел в них Фемистоклов. Соединившись с подошедшей между тем другой русской эскадрой, Орлов погнался за турецким флотом и в Хиосском проливе близ крепости Чесма настиг армаду, вдвое превосходившую русских. Смельчак испугался, увидев «оное сооружение», и с отчаянья атаковал его.

После четырехчасового боя, когда вслед за русским «Евстафием» взлетел на воздух и подожженный им турецкий флагман, турки укрылись в чесменскую бухту. Через день (26 июня 1770 года) в лунную ночь русские пустили брандеры и к утру скученный в бухте турецкий флот был сожжен. Незадолго до того Екатерина писала одному своему послу: «Если богу угодно, увидишь чудеса». И, замечает Ключевский, чудо произошло: в Архипелаге нашелся флот, хуже русского. «Если б мы не с турками имели дело, всех бы [нас] легко передавили», - писал А.Орлов.

Успехи русского оружия настроили против России Францию, Австрию и Швецию. Екатерина II вступила в переговоры с султаном, но Турция, вполне оправившись от потрясения, проявила неуступчивость. «Если при мирном договоре не будет удержано - независимости татар [Крыма], ни кораблеплавание на Черном море, то за верно сказать можно, что со всеми победами, мы над турками не выиграли ни гроша, - выражала Екатерина свое мнение русскому посланнику в Константинополе, - я первая скажу, что такой мир будет столь же стыдный, как Прутский и Белградский в рассуждении обстоятельств».

1772 год прошел в бесплодных переговорах, а в марте 1773 года военные действия возобновились.

Приезд в армию Суворова

Суворов зимой 1772 года получил предписание осмотреть русско-шведскую границу «с примечанием политических обстоятельств». Как он и предполагал, никакой серьезной военной угрозы со стороны Швеции не было. По возвращении в Петербург ему удалось выхлопотать у Екатерины II назначение в молдавскую армию. 4 апреля Военная коллегия определила: генерал-майора Суворова отправить в 1-ю армию, выдав ему высочайше пожалованные на дорогу 2 тысячи рублей. Через четыре дня, получив паспорт на проезд, Суворов выехал в румянцевскую армию.

В первых числах мая он был уже в Яссах. Румянцев принял его довольно холодно, не оказав никаких отличий (к числу недобрых качеств Румянцева относились завистливость и надменность) и назначил Суворова в корпус генерал-поручика графа Салтыкова, располагавшийся у Негоештского монастыря.

Прибытие Суворова в Молдавию совпало с началом активных действий против турок. Румянцев еще в феврале получил предписание от императрицы идти за Дунай, разбить визиря и занять край до Балкан. Это приказание Румянцев не выполнил - у него было всего около 50 тысяч человек, с которыми он должен был охранять кордонную линию длиной в 750 верст, а так же Валахское и Молдавское княжества. Между тем силы турок в районе Шумлы росли и уже начали беспокоить русские аванпосты на Дунае.

Сражение под Туртукаем

Румянцев разработал план проведения мелких поисков на правом берегу Дуная. Главный из них - набег на Туртукай - был поручен Суворову.

Туртукайская крепость прикрывала переправу через Дунай в устье реки Арджеш. Дунай здесь неширок, и турецкие разъезды часто сами переправлялись на русский берег.

Суворов сразу же оказался в родной, наступательной стихии. Он приготовил 17 лодок для переправы своих 600 человек. Поскольку устье Арджеша простреливалось турецкой артиллерией, он дал приказ скрытно доставить суда на подводах. Одновременно он попросил у Салтыкова пехоту для подкрепления.

Вечером 7 мая Суворов еще раз осмотрел переправу и лег спать на аванпостах недалеко от берега. Перед рассветом его разбудили выстрелы и громкие крики «алла, алла!» - это турецкий отряд напал на казаков. Вскочив на ноги, Александр Васильевич увидел невдалеке от себя скачущих турок. Он едва успел ускакать вслед за казаками.

С помощью пехоты турок удалось отогнать. Один из пленных показал, что туртукайский гарнизон достигает 4 тысяч человек.

Утром 8 мая прибыли подводы с лодками и подкрепления. Салтыков прислал конницу. Суворов недоумевает: зачем она ему? Тем не менее он назначает переправу в ночь на 9 мая и садится писать диспозицию: пехота переправляется на лодках, конница - вплавь; атака ведется двумя каре, стрелки тревожат неприятеля, резерв без нужды не подкрепляет; турецкие набеги отбивать наступательно; подробности зависят от обстоятельств и искусства командиров; Туртукай сжечь и разрушить; от каждого капральства выделить четырех человек для взятия добычи, остальным на грабеж не отвлекаться; весьма щадить жен, детей и обывателей, мечети и духовных не трогать, чтобы неприятель щадил христианские храмы; да поможет Бог!

Суворова тревожит недостаток пехоты в его отряде. Он пишет одну за другой несколько записок Салтыкову, где настойчиво повторяет: «Увы, пехоты мало; карабинер чрезвычайно, да что им делать на той стороне?»; «Все мне кажется пехоты мало, и вряд за 500». В последней записке он заверяет Салтыкова, что будет «все хорошо, как [если] Бог благоволит» и добавляет: «А пехоты, кажется, мало». Суворову необходим громкий успех, поэтому он не хочет полагаться на одну неожиданность. Записки отражают не колебания воли, а зрелую обдуманность его действий.

Вечером Александр Васильевич еще раз объехал берег и сам разместил батарею.

С наступлением ночи русские начали переправу. Турки открыли огонь, но в темноте не смогли причинить большого вреда. Русские построились в каре и ударили в штыки. Атака велась горячо, офицеры первыми всходили на вражеские батареи. Возбуждение было так велико, что пленных не брали. Суворов находился в одном из каре. Разорвавшаяся турецкая пушка ранила его в правую ногу и бок, и он, истекая кровью, вынужден был отбиваться от наскочившего янычара. Подмога подоспела вовремя и отбила его. Три турецких лагеря под городом и сам Туртукай были взяты быстро, в четвертом часу утра все было кончено. Город минировали и взорвали, 700 местных христиан перевезли на русский берег. Потери турок доходили до 1500 человек; у русских ранено около 200, убитых было мало, в основном это были утонувшие при переправе.

Еще до рассвета, пока ему перевязывали ногу и бок, Суворов отправил Салтыкову и Румянцеву короткие записки с извещением об успехе. «Ваше сиятельство, мы победили,- писал он Салтыкову, - слава Богу, слава вам». Вторая часть фразы, видимо, понравилась ему своим ритмом, и в записке Румянцеву он съерничал:

Слава Богу, слава вам,
Туртукай взят, и я там.

Возвратясь на свой берег, Суворов построил каре и отслужил молебен. Солдаты щедро оделяли священников награбленным золотом и серебром.

В тот же день, отдохнув, Александр Васильевич принимается за обстоятельное донесение Салтыкову. В нем он твердо определяет цену победы: «Все здесь здорово ликовалось... Подлинно мы были вчера veni, vade, vince (искаженное «veni, vidi, vici: «пришел, увидел, победил». - С.Ц.), и мне так первоучинка. Вашему сиятельству и впредь послужу, я человек бесхитростный. Лишь только, батюшка, давайте поскорее второй класс (то есть орден св. Георгия II степени. - Авт.)». Два дня спустя он повторяет в том же наивном тоне: «Не оставьте, ваше сиятельство, моих любезных товарищей, да и меня Бога ради не забудьте. Кажется, что я вправду заслужил георгиевский второй класс; cколько я к себе ни холоден, да и самому мне то кажется. Грудь и поломанный бок очень у меня болят, голова будто как пораспухла; простите мне, что я съезжу в Бухарест на день-другой попариться в бане...»

Суворовская победа выглядела еще внушительнее на фоне неудачи остальных поисков, в одном из которых турки убили 200 русских солдат и офицеров и пленили князя Репнина. Александр Васильевич получил награду, которую просил.

Настала полоса бездействия, и турки восстановили укрепления Туртукая. Суворов был бессилен что-либо предпринять против этого и рассеивал свою тоску ревностной подготовкой войск. На беду, не успев оправиться от ранения, он заболел местной лихорадкой. Жестокие пароксизмы повторялись через день, и 4 июня Суворов запросился в Бухарест на лечение. Но на другой день он получил приказ Румянцева о новом поиске на Туртукай. Александр Васильевич сразу почувствовал себя лучше, о чем немедленно донес Салтыкову, надеясь возглавить дело. Однако 7 июня наступило резкое обострение болезни, и Суворов вынужден был перепоручить командование операцией князю Мещерскому. Все-таки, Александр Васильевич лично составил «хорошую диспозицию» и назначил поиск в ночь на 8 июня, полагаясь, что замещающие его офицеры повторят его лихой набег месячной давности. Какого же было его негодование, когда он узнал, что поиск не удался: русские застали турок настороже и возвратились. Взбешенный Суворов уехал в Бухарест, ни с кем не переговорив. В тот же день он написал Салтыкову оправдательное письмо: все было готово - и флотилия, и диспозиция, «мерзко говорить об остальном; ваше сиятельство сами догадаетесь, но пусть это будет между нами; я пришлец, не желаю делать себе здесь врагов». Туманность выражений в официальном донесении вызвана тем, что один из главных виновников неудачи - полковник Батурин - был дружен с Суворовым, что заставило Александра Васильевича сдерживаться в выражениях. Но в частном письме на следующий день Суворов дает волю своим чувствам: «Г.Б. [Батурин] причиною всему; все оробели. Может ли быть такой полковник в армии российской? Не лучше ли воеводой, хоть сенатором? Какой это позор! Все оробели, лица не те. Бога ради, ваше сиятельство, сожгите письмо. Опять сим напоминаю, что я здесь неприятеля [себе] не хочу и лучше все брошу, нежели бы его иметь пожелал... Боже мой, когда подумаю, какая это подлость, жилы рвутся!»

Суворов страдает от лихорадки, от стыда за подчиненных и от опасений, что может миновать надобность в поиске. 14 июня, полубольной, он возвращается в Негоешти и назначает на ночь 17-го новую атаку. Диспозиция та же, но, учитывая предыдущую неудачу, Суворов приказывает «задним напихивать на передних весьма».

На этот раз на турецкий берег переправилось около 2500 человек. Бой был упорный и продолжался четыре часа. Почти все русские офицеры были ранены. Две колонны Батурина вновь чуть не испортили все дело, не поддержав вовремя атаку. Впрочем, остальные войска действовали отлично, даже новобранцы. Сам Суворов из-за очередного приступа лихорадки ходил, опираясь на двух казаков, и говорил так тихо, что держал рядом с собой офицера, повторявшего за ним распоряжения. Победа придала ему сил, и под конец боя Александр Васильевич сел на лошадь.

Туртукай был вторично разрушен. На этот раз удачей закончилась и переправа через Дунай других русских отрядов. Румянцев осадил Силистрию. Суворов не послал свой отряд с флотилией на усиление Салтыкова, а запросился назад в Негоешти: «Прикажите, ваше сиятельство, чтобы я со всею моею кучкою поворотил к Негоештам; она не велика... Верьте, в нас вашему сиятельству прок не велик, а во мне и подавно, мне надо выздороветь; придет чахотка - не буду годиться». Видимо, он был на грани истощения. Салтыков разрешил не принимать участия в наступлении, тем более, что вскоре русские войска, перешедшие на турецкий берег, вновь начали стягиваться к переправам. Для широкого наступления у Румянцева не хватало сил. Генералу Вейсману было поручено прикрывать отступление. 22 июня у Кучук-Кайнарджи 5-тысячный отряд Вейсмана нанес полное поражение 20-тысячной турецкой армии. Сам Вейсман, стоявший в передней шеренге каре, получил смертельную рану в грудь. Падая, он успел только произнести: «Не говорите людям». Вейсман был одним из наиболее способных генералов русской армии и любимец солдат. Их ярость от потери любимого командира превзошла всякую меру: русские не только не брали пленных в этом бою, но и перекололи тех, кто уже сдался до гибели Вейсмана. Военный талант Вейсмана был того же рода, что и суворовский, и Александр Васильевич, не будучи лично знаком с Вейсманом, отлично чувствовал это. Его скорбь была искренней. «Вот я и остался один», - написал он, получив подтверждение о гибели молодого генерала.

К началу августа равновесие на фронте восстановилось.

Смерть Вейсмана заставила Румянцева внимательнее присмотреться к Суворову. Главнокомандующий решил вывести Александра Васильевича из прямого подчинения Салтыкову и предоставить ему возможность самостоятельных действий. Этим было положено начало долголетней дружбе двух полководцев, продолжавшейся до самой смерти Румянцева. Оба они, к слову сказать, весьма неприязненно относившиеся к возможным соперникам в военной славе, не запятнали своих отношений ни интригами, ни завистливыми дрязгами.

Освобождение Суворова из-под начальства Салтыкова имело и другую причину. Их отношения представлялись хорошими только по видимости, а на деле были весьма натянутыми. Бездеятельная натура начальника вызывала открытые насмешки Суворова, который с видом простака сравнивал трех генералов - Каменского, Салтыкова и себя: «Каменский знает военное дело, но оно его не знает; Суворов не знает военного дела, да оно его знает, а Салтыков ни с военным делом не знаком, ни сам ему неизвестен». Салтыков и сам был рад избавиться от подчиненного, которым ему кололи глаза. Так, Каменский с невинным видом пожимал плечами: «Не знаю, кто из них двух в Негоешти начальник».

Сразу по вызову Румянцева Суворов выехать не смог - поскользнулся на мокрой лестнице Негоештского монастыря и, упав на спину, сильно разбился. Он едва дышал и был отвезен в Бухарест, где провел две недели.

Сражение у Гирсово

По выздоровлении Суворова Румянцев поручил ему очень ответственное дело: поиск в районе Гирсово - единственного пункта на том берегу Дуная, который удерживался русскими и на который уже дважды нападали турки. Румянцев не стеснил Суворова подробной инструкцией, а Екатерине II доложил: «Важный гирсовский пост поручил Суворову, ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающему». Генералам Унгарну и Милорадовичу предписывалось поддерживать Суворова.

Суворову не пришлось искать турок. В ночь на 3 сентября ему доложили, что в 20 верстах от Гирсова показалась турецкая конница. Казаки получили приказ приманить ее поближе под огонь русских редутов. Суворов из передового шанца (вспомогательное полевое укрепление, 4-хугольный окоп с бастионами по углам) наблюдал за действиями турок. Турецкая конница действительно на первых порах беспорядочно преследовала казаков, но когда последние очистили поле, янычары, сидевшие за спинами всадников, спешились, неожиданно построились в три ряда на европейский манер и двинулись вперед. Суворов понял, что турки демонстрируют уроки, полученные от французских офицеров; он указывал на их маневры подчиненным и от души хохотал.

Русские пушки были замаскированы в бастионах, поэтому Суворов не велел артиллеристам обнаруживать себя до последней минуты. Турки подошли уже к передовому редуту, а на их стрельбу все еще никто не отвечал. Они спокойно окружили шанец со всех сторон и вдруг атаковали его так стремительно, что Суворов едва успел перебраться внутрь укрепления. Картечные залпы срезали их первые шеренги и привели в замешательство. Гренадеры ударили из шанца в штыки, с другой стороны на турок наседала бригада Милорадовича.

Некоторое время турки держались очень упорно, но затем обратились в беспорядочное бегство. Гусары и казаки преследовали их 30 верст, до изнурения лошадей.

Гирсовское дело стоило 10-тысячному турецкому отряду 1500 убитых; потери русских составили 200 солдат и офицеров. Сражение завершило кампанию 1773 года.

Начало кампании 1774 года

В феврале 1774 года Суворов получил рескрипт Екатерины II о производстве в генерал-поручики. Пределы его самостоятельности раздвинулись еще шире, и Румянцев поручает ему совместные действия с генерал-поручиком Каменским на том берегу Дуная. Дивизия Репнина должна была по первому требованию Александра Васильевича идти ему на помощь. Румянцев предоставлял Суворову и Каменскому действовать по усмотрению, не подчинив прямо одного другому.

К активным действиям готовились и турки. Султан Абдул-Гамид, вступивший на трон вместо недавно умершего брата, хотя и предпочитал проводить время в гаремных утехах, но призвал правоверных сокрушить гяуров и приказал великому визирю перейти в наступление.

Кампания 1774 года открылась в мае. 28-го числа Каменский двинулся к Базарджику. Суворов должен был прикрывать его движение, но из-за опоздания пополнения смог выступить только 30 мая. Чтобы наверстать время, он двинулся не по условленной дороге, а по кратчайшей, оказавшейся чрезвычайно плохой. При этом, надеясь быстро выйти к назначенному пункту, Суворов не предупредил Каменского об изменении своего маршрута. Каменский изумился, потеряв войска Суворова из вида, и немедленно доложил Румянцеву, но тот уклончиво ответил, что Каменский сам имеет возможность заставить Суворова слушаться. Румянцев лукавил: Каменский не имел такой возможности именно из-за странной мягкости главнокомандующего, допустившего в этой операции двуначалие; Суворов же, осуждая двуначалие, как вещь пагубную вообще, в данном случае этим обстоятельством охотно воспользовался.

2 июня Каменский после удачного дела занял Базарджик и остановился в нем, ожидая подхода Суворова. Не дождавшись, он 9 мая выдвинулся к деревне Юшенли для наступления на Шумлу. Только здесь Каменский получил известие о подходе Суворова, пробыв, таким образом, в неизвестности 10 суток.

Во время этих передвижений визирь, еще не зная о наступлении русских, приказал эфенди Абдуль-Разаку и янычарскому аге с 40 тысячами человек идти на Гирсу. Турки выступили из Шумлы к Козлуджи в тот день, когда Каменский оставил Базарджик.

Сражение при Козлуджи

9 июня турки и русские с разных сторон вступили в лес в районе Козлуджи и начали сближение, не подозревая друг о друге. Суворов, соединившись с Каменским, отложил объяснения до другого раза и немедленно выехал на рекогносцировку. По дороге он узнал о нападении казаков на турецкие аванпосты. Казаки были отогнаны, но взяли нескольких пленных. Суворов подкрепил казаков кавалерией, а сам двинулся за ними с пехотой. Идти приходилось узкими тропками, в полной неизвестности относительно расположения противника. Неожиданно из-за деревьев и кустов показалась ушедшая вперед конница, гонимая албанцами. Всадники врезались в русскую пехоту и смешали ее порядки; началась паника, перешедшая в бегство. Албанцы, чтобы усилить ужас среди русских, на их глазах отрезали головы пленным. Суворов ничего не мог поделать, и сам едва спасся от напавших на него спагов (конные отряды, набираемые турками из жителей Северной Африки). «В сем сражении, - рассказывал он, - я отхвачен и преследуем был турками очень долго. Зная турецкий язык, я сам слышал уговор их между собою, чтобы не стрелять по мне и не рубить меня, а стараться взять живого: они узнали, что это был я. С этим намерением они несколько раз настигали меня так близко, что почти руками хватались за куртку; но при каждом их наскоке лошадь моя, как стрела, бросалась вперед, и гнавшиеся за мной турки отставали вдруг на несколько саженей. Так я спасся!»

Подоспевшая бригада князя Мочебелова отогнала албанцев. Суворов вновь повел войска вперед. В лесу стояла страшная духота. Суворовские войска прибыли к Козлуджи после утомительного ночного марша, лошади были непоены, многие солдаты замертво падали от теплового удара и истощения сил.

Таким образом Суворов прошел 9 верст, время от времени отбиваясь от турок, и наконец вышел из леса. В этот момент, словно сжалившись над русскими, хлынул ливень, освежив измученных людей и лошадей. Туркам же ливень сильно повредил, намочив их длинные одежды и главное - патроны и порох, которые турки держали в карманах.

Из леса на поляну вышло 8 тысяч русских, без артиллерии.

Турецкая армия, построенная на высотах перед лагерем, открыла огонь. Суворов быстро построил войска в каре в двух линиях и выслал вперед егерей. Турки отбили их и несколько раз атаковали каре, расстроив некоторые из них, но русские, подкрепленные второй линией, продолжали движение вперед.

Турки постепенно стягивались к лагерю, подход к которому прикрывала лощина. Суворов поставил напротив лагеря 10 подоспевших орудий и после короткой бомбардировки атаковал с кавалерией впереди. Русский огонь и вид казачьей лавы с пиками наперевес вселил в турок ужас. В лагере наступил полнейший хаос, янычары обрубали постромки у артиллерийских лошадей и стреляли в своих всадников, чтобы добыть себе коня. Несколько выстрелов было сделано даже в Абдул-Разака, пытавшегося остановить беглецов.

Сражение при Козлуджи 9 июня 1774 г. Гравюра Буддеуса с рисунка Шуберта. 1795

К закату лагерь с трофеями оказался в руках Суворова. Преследование турок продолжалось до ночи. Таким образом, целые сутки суворовские солдаты провели на марше, под огнем и в рукопашных схватках; сам Суворов не слезал все это время с коня.

Официальные документы о сражении под Козлуджи сбивчивы и противоречивы, в том числе и исходящие от самого Суворова. В автобиографии он дает этому несколько комичное объяснение: «Я за реляцию, ниже [а также] за донесение мое, в слабости моего здоровья не отвечаю». Но состояние здоровья, как мы видели, позволило Суворову вынести страшное напряжение сил; бумажная же неразбериха была вызвана тем, что сражение явилось полной импровизацией с обеих сторон, целиком определялось «тактикой обстоятельств», сопровождалось невероятной суматохой, и было совершенно не согласовано с Каменским. К тому же Суворов не хотел признаваться, что несколько раз был на грани поражения, и только его обычная решительность помогла исправить положение. К счастью, от столкновения Суворова с Каменским на этот раз ничто не пострадало, кроме служебно-иерархического принципа. Каменский сумел проглотить обиду молча и в реляции Румянцеву хвалил действия всех, а Суворова - в особенности. Но отныне они стали относиться друг к другу с неприязнью, возраставшей с годами. О силе этой вражды можно судить по тому, что и в 1799 году сын Каменского, попав под начало Суворова в Италии, сомневался в хорошем приеме, впрочем, напрасно.

Кючук-Кайнарджийский мир

Эта бестолковая победа имела и бестолковые последствия. На военном совете было решено ждать подвоза продовольствия и до тех пор не идти к Шумле. Это было тем более удивительно, что у визиря в Шумле после сражения у Козлуджи имелось всего около тысячи человек. Суворов и Каменский шесть суток провели в бездействии. Румянцев был недоволен: «Не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги». В 1792 году Александр Васильевич, вспоминая этот эпизод, оправдывался: «Каменский помешал мне перенести театр войны через Шумлу за Балканы». У самого Суворова войск было мало, и они были истощены. Очевидно, Каменский не только не захотел пойти за ним, но и потребовал повиновения, а Суворов, видимо, чувствуя вину за прошлую «самодеятельность», не стал настаивать. Вместе далее они находиться не могли. Румянцев вновь подчинил Суворова Салтыкову, и он уехал в Бухарест.

Битва под Козлуджи стала последней в этой войне. Турция вступила в переговоры с Россией, которые Румянцев провел довольно сносно. 10 июля был заключен Кючук-Кайнарджийский мирный договор. Россия получила Кинбурн, Азов, Керчь, свободное мореплавание по Черному морю и 4,5 миллионов рублей контрибуции. Была провозглашена независимость Крымского ханства от Османской империи, что значительно ослабляло позиции Турции в Северном Причерноморье.


Карта Российской империи с указанием территориальных приобретений по Кючук-Кайнарджийскому договору (выделено красным).

Краткая история Русского Флота Веселаго Феодосий Фёдорович

Глава VII Русско–турецкая война (1768–1774 гг.)

Глава VII

Русско–турецкая война (1768–1774 гг.)

Причины, вызвавшие войну с Турцией

Изменение политики России, выразившееся в тесном союзе ее с Пруссией и в охлаждении к Австрии, вело к осуществлению планов о так называемой «Северной системе» и особенно озадачивало Францию. Планы эти состояли в образовании союза северных государств: России, Пруссии, Дании, Швеции и Польши, которые, при сочувствии и материальной помощи Англии, могли бы не только составлять противовес, но даже принять и угрожающий характер против южных европейских держав, находившихся под влиянием Австрии и Франции. Прямым следствием опасений этого последнего государства было желание ослабить Россию посредством войны с Турцией, которая, поддаваясь внушениям Франции, в 1768 году воспользовалась ничтожным предлогом и объявила России войну.

План ведения войны

Были немедленно приняты энергичные меры для противодействия неприятелю и, по выражению Екатерины, приступили «к подпаливанию Турецкой империи со всех четырех углов». Для обсуждения плана военных действий, по примеру бывшей ранее «Конференции», из самых доверенных лиц составлен был «Совет», в котором председательствовала сама Екатерина. Решено было вести войну наступательную и одну армию направить к Днестру для вторжения в неприятельские пределы, а другую в Украину. Кроме того, предложено двинуть отряды войск в Грузию и на Кубань.

Конечными целями войны поставлено освобождение христианского населения Турции, утверждение России на берегах Азовского и Черного морей и открытие через них свободного торгового пути в Средиземное море. Для достижения этих целей, по занятии Азова и Таганрога, оставшихся по беспечности турок неукрепленными, с поспешностью принялись за возобновление Донской флотилии. Самым смелым морским предприятием этой войны был проект графа Алексея Григорьевича Орлова об отправлении русской эскадры в Средиземное море для действий против Турции со стороны Архипелага.

А. Г. Орлов, находившийся по болезни в Италии с братом своим Федором, ознакомясь с положением христианских подданных Турции, уже давно имел в виду в случае войны воспользоваться их недовольством, организовать между ними общее одновременное восстание против турок и помочь им возвратить себе свободу и самостоятельность.

Предполагалось, что во время войны подобное восстание будет весьма важной диверсией для отвлечения части турецких войск от нашей главной армии, а при заключении мира послужит к некоторому ослаблению Турции и, следовательно, к большей безопасности наших южных границ. Орлов обнадежил императрицу в успехе предприятия, если только на помощь восставшим народам будет прислана достаточно сильная русская эскадра. Подробный план военно–морских действий в Архипелаге представлен был братом Алексея Орлова Григорием Орловым и утвержден Советом; «распоряжение же и руководство всего сего подвига» поручалось Алексею Орлову.

Назначение эскадр в Средиземное море

К отправлению в Средиземное море назначено две эскадры, из которых одна, под начальством адмирала Григория Андреевича Спиридова, должна была содействовать восстанию против турок подвластных им греков и славян, а другая, под начальством принятом в нашу службу англичанина контр–адмирала Эльфинстона, предназначалась для уничтожения морской торговли Турции в Архипелаге и особенно для прекращения подвоза в Константинополь съестных припасов через Дарданеллы. Оба флагмана, находившиеся под начальством Алексея Орлова, действуя независимо один от другого, должны были сноситься между собой и в случае нужды оказывать взаимную помощь.

Плавание эскадры Спиридова

Эскадра Спиридова, оставившая Кронштадт в июле 1769 года, несмотря на настоятельные повеления императрицы об ускорении плавания, только 9 сентября могла выйти из Копенгагена, где задержана была приемкой вещей и разных припасов с сопровождавшего эскадру отряда контр–адмирала Андерсона, ожиданием судов, ушедших во время плавания к своим портам для исправления полученных на пути повреждений и, наконец, заменой одного ненадежного для дальнейшего плавания корабля новым, прибывшим из Архангельска. При выходе из Копенгагена эскадра Спиридова состояла из 7 кораблей, 1 фрегата, 1 бомбардирского, 4 пинок и 2 пакетботов. Неизбежные исправления, поджидание отставших на пути судов и огромное число больных задержали Спиридова довольно долго и в Англии, так что на сборное место в Порт-Магон на острове Минорке в конце декабря 1769 г. явилось только 4 корабля и 4 мелких судна; все же остальные суда чинились по разным портам, а один пинк погиб еще у Скагена и был заменен нанятыми в Англии двумя транспортами. Корабль «Ростислав», на котором погружена была артиллерия бомбардирского корабля, присоединился к эскадре уже у берегов Морей 26 мая и до того времени бомбардирский корабль по необходимости оставался в бездействии.

Из Порт-Магона отряд из 3 судов отправился в Ливорно, в распоряжение находившегося там графа А. Орлова; а остальные 5 судов в половине февраля 1770 г. подошли к Морее, где в порте Витула высадили десант, к которому присоединились восставшие местные жители Майноты. Эти войска разделились на два отряда, из которых один (восточный), разбив турок, взял город Мизитру, но потом, благодаря нестойкости наших недисциплинированных союзников, был разбит и совершенно уничтожен у города Триполицы. Другой же (западный) отряд овладел всей Аркадией и с помощью подошедшей эскадры 10 апреля 1770 г. взял крепость Наварин. Здесь, под начальством графа Орлова, собралось наших 5 кораблей и 7 судов других рангов, 2 греческих судна, поднявших русские флаги, и 2 наемных транспорта. Для прочного утверждения в Наварине Орлову необходимо было отнять у турок соседнюю приморскую крепость Модон; но во время осады ее при первом натиске неприятеля действовавшие с нами греки разбежались, и русские, бросив всю находившуюся на берегу артиллерию, с большой потерей убитыми и ранеными, принуждены были не только снять осаду Модона, но даже оставить и самый Наварин.

Поражения под Модоном и Триполицей убедили Орлова в ошибочности расчета на успешное содействие местных жителей. При появлении русских войск они хотя присоединились к ним в значительных массах и с полной готовностью шли против ненавистного им неприятеля, но во время боя при первой опасности обращались в бегство, оставляя в жертву туркам малочисленные отряды русских. В случае же успеха их невозможно было удержать от варварских истязаний побежденных неприятелей. При таких ненадежных союзниках и малочисленности русского десанта серьезный успех на берегах и тем более внутри страны был невозможен. Оставалось употребить в дело морские силы, которые к этому времени увеличились прибытием эскадры Эльфинстона, состоявшей из 3 кораблей, 2 фрегатов и 3 других судов.

Плавание эскадры Эльфинстона

Эльфинстон, выйдя из Кронштадта 9 октября 1769 г., после тяжелого, бедственного перехода дошел до Англии, где все суда введены были для починки в док. При этом с одного 80–пушечного корабля Святослав, для улучшения его морских качеств, был снят верхний дек. В начале мая Эльфинстон подошел к берегам Морей и, не дождавшись приказания главнокомандующего, по собственным соображениям, основанным на местных слухах, высадил десантные войска в Колокифской бухте в порте Рупино и велел им итти к Мизитре. Сам же, услышав о близости турецкого флота, отправился отыскивать его и, действительно, 16 мая увидел неприятеля у острова Специи. Не обращая внимания на то, что турецкий флот, состоявший из 10 кораблей, 5 фрегатов и 7 мелких судов, был втрое сильнее его эскадры, Эльфинстон, заботившись только о своей собственной славе, не дождавшись соединения со Спиридовым, опрометчиво бросился на турок. Неприятельский адмирал, предполагавший, что перед ним только авангард русского флота, за которым следуют главные силы, поспешил укрыться под стенами крепости Наполи–ди–Романня.

Бой при Наполи–ди–Романия

Но это не остановило храброго Эльфинстона, и он, преследуя турок, атаковал их под выстрелами крепости и отступил только после 3–часовой перестрелки, следствием которой на наших судах было несколько незначительных повреждений и до 10 человек убитых и раненых. Продержавшись 5 дней у входа в Навплийский залив и получив сведения, что эскадра Спиридова находится в Колокифской бухте, Эльфинстон пошел навстречу адмиралу и соединился с ним у острова Цериго.

По удалении Эльфинстона турецкий флот спешил выйти из Навплийского залива, и наши соединенные эскадры настигли его уже у острова Бельпуло, где Эльфинстон со своих кораблей, несмотря на дальность расстояния, открыл по неприятелю безвредный огонь. Преследуемые в продолжение двух дней турки, наконец, скрылись из виду между островами Зея и Фермо, а наш флот, имея недостаток в пресной воде, зашел за нею в залив Рафти, и отряд, под начальством Эльфинстона, успел овладеть у Негропонта 4–пушечною неприятельскою батареею.

Флот перед Чесменским сражением

Спиридов и Эльфинстон, преследуя одну общую цель, плавали вместе, но, при независимости один от другого и дерзком, неуживчивом характере Эльфинстона, не могли не поссориться. Между тем, Орлов, сознавший невозможность прочного утверждения в Наварине, взорвал его укрепления и с бывшими при нем кораблем, фрегатом и несколькими мелкими судами присоединился к флоту, ожидавшему его между островами Гермией и Мило. Узнав о ссоре флагманов, главнокомандующий, не разбирая их взаимных претензий, принял начальствование над обеими эскадрами и поднял на своем корабле Три иерарха кейзер–флаг.

Теперь флот наш состоял из 9 кораблей, 3 фрегатов, 1 бомбардирского судна, 3 пинок, 1 пакетбота и 13 наемных и призовых судов. Кораблем Три иерарха командовал превосходный во всех отношениях моряк Самуил Карлович Грейг, советами которого в морском отношении и руководился главнокомандующий. Спиридов имел флаг на корабле Евстафий, которым командовал капитан (впоследствии известный адмирал) Александр Иванович Круз; а Эльфинстон сидел на корабле Святослав. Кроме того, на корабле Спиридова находился брат главнокомандующего генерал–майор граф Федор Орлов; на корабле Ростислав генерал–лейтенант князь Долгорукий и на бомбардирском корабле генерал–фельдцейхмейстер Ганнибал; все они претендовали на советы и даже на начальство.

Наши крейсеры, высланные на поиски неприятельского флота, скоро открыли его стоящим на якоре, в проливе между берегом Малой Азии и островом Хио. Турки, в числе 16 кораблей, 6 фрегатов и до 60 мелких судов, галер и пр., стояли в беспорядочной линии близ берега, с северной стороны входа в Чесменскую бухту. Флотом начальствовал известный своей храбростью алжирский моряк Джейзайрмо-Хассан–бей; главный же начальник флота капитан–паша Хассан-Эддин находился в лагере сухопутных войск, расположенном на ближайшем берегу.

Сражение в Хиосском проливе

24 июня 1770 г. в 11–м часу утра, при тихом северо–западном ветре, русский флот, построясь в линию, пустился на неприятеля.

За передовым кораблем Европа (капитан Клокачев) шел Спиридов на корабле Евстафий. Европа, подойдя к ближайшим кораблям неприятельской линии, привела к ветру на левый галс и открыла огонь. Но вскоре, по настоянию лоцмана, объявившего, что курс ведет на камни, Клокачев должен был поворотить на правый галс и выйти из линии. Тогда на Евстафии сосредоточились выстрелы 3 турецких кораблей, из которых самый большой и ближайший был корабль главнокомандующего. Вслед за Евстафием последовательно вступили в бой и остальные корабли эскадры Спиридова, находившиеся же в арриергарде 3 корабля Эльфинстона успели подойти только к концу сражения.

Ветер совершенно затих; в самом жарком огне был Евстафий, подошедший к турецкому флагманскому кораблю на ружейный выстрел и все более и более сближавшийся с неприятелем, Спиридов с обнаженной шпагой ходил по юту. Поставленным тут же музыкантам приказано было: «играть до последнего». Сражающиеся корабли сблизились; на Евстафии перебитый такелаж и рангоут, поврежденные паруса и множество убитых и раненых не представляли возможности удалиться от противника, с которым перестреливались уже из ружей и пистолетов. Наконец, корабли свалились, и начался отчаянный рукопашный бой, во время которого загорелся турецкий корабль и охваченная огнем грот–мачта его упала поперек Евстафия. Искры посыпались в открытую крюйт–камеру, и Евстафий, а вслед за ним и флагманский турецкий корабль взлетели на воздух. Адмирал Спиридов, убедясь в невозможности спасения корабля, съехал с него перед взрывом вместе с графом Федором Орловым. На корабле погибло до 600 человек и спаслось до 60; в числе последних был командир корабля Круз, взлетевший вместе с кораблем и удержавшийся на воде на обломке мачты, с которого был снят подошедшей шлюпкой.

За исключением Евстафия, потери наши были весьма незначительны. Более других пострадал корабль Три святителя: по причине перебитых брасов его снесло в середину турецкого флота, где в дыму кроме неприятельского огня он попал под выстрелы нашего флагманского корабля Три иерарха. Корабль Три святителя получил несколько пробоин в корпусе, рангоут и такелаж его был перебит ядрами, и потеря людьми убитыми и ранеными простиралась до 30 человек, тогда как на всех остальных судах она не превышала 12.

Взрывом Евстафия окончилось сражение 24 июня; неприятельские суда, опасаясь распространения пожара, рубили канаты и спешили укрыться в глубину Чесменской бухты, а наш флот стал на якорь при входе в бухту вне неприятельских выстрелов, в расстоянии корабль от корабля не более одного кабельтового. Турки, не имея возможности по причине тихого и противного ветра прорваться через нашу линию, в ожидании благоприятного ветра или помощи из Константинополя, спешили усилить защиту флота береговыми укреплениями. На северном мысе бухты уже была батарея, теперь строили другую на южном.

Истребление турецкого флота при Чесме

На совете, собравшемся у главнокомандующего, из флагманов и капитанов решено было сделать нападение на неприятельский флот и сжечь его. Немедленно приступлено к снаряжению 4 брандеров и сделаны распоряжения к предстоящей атаке, для которой под начальством Грейга назначено 4 корабля, 2 фрегата и бомбардирский корабль. В приказе главнокомандующего, отданном по этому случаю, сказано: «Наше дело должно быть решительное, чтоб оной флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы иметь к дальним победам свободные руки».

В 12–м часу ночи с 25 на 26 июня, при тихом северном ветре, отряд Грейга в сопровождении брандеров двинулся к неприятельскому флоту. Суда, подойдя на верный пушечный выстрел, становились на шпринг и открывали огонь. Первым подошел капитан Клокачев со своим кораблем Европа, и около получаса на него одного направлены были неприятельские выстрелы, до тех пор пока не вступили в дело и другие суда отряда. В начале второго часа загорелись, один за другим, два турецкие корабля, и на нашем флоте раздалось победное «ура». В это время пущены были брандеры: один из них, не дойдя до неприятельской линии, стал на мель, а два другие, оставленные преждевременно своими командирами, направлены были наудачу в середину турецких судов. Командир же 4 брандера, лейтенант Ильин, не только сцепился с большим турецким кораблем, но когда зажег свой брандер, то, отъехав на шлюпке, еще посмотрел, каково будет его действие. В бывшую тогда ясную лунную ночь подвиг Ильина требовал отчаянной храбрости, соединенной с полным вниманием ко всем подробностям исполненного им дела.

Огонь быстро распространился по всей неприятельской линии, начались взрывы, скоро бухта покрылась догорающими днищами кораблей, трупами, обломками судов и рангоута, на которых держались немногие из турок, спасшиеся после взрывов. Бой прекратился; наши суда, осыпаемые искрами, спешили оттягиваться от горевших кораблей и выводить турецкие суда, неохваченные огнем, спасая оставшихся живых неприятелей. Турецкий флот был уничтожен: у неприятеля сгорело 15 кораблей, 6 фрегатов и до 50 мелких судов. Спасены нами от огня 1 корабль и 6 галер. Наши потери были ничтожны: только на одном корабле Европа, получившем 14 пробоин, убитых и раненых было 9 человек, да на корабле Ростислав – несколько повреждений в рангоуте и корпусе.

Чесменский погром, уничтожив турецкий флот, сделал русских хозяевами Архипелага.

Успехи сухопутных войск

В эту войну и армии наши, со стороны Дуная, действовали с неменьшим успехом и одержали над неприятелем несколько побед. Важнейшими из них были поражения турок графом Румянцевым при Ларге и потом при Кагуле, где 17.000 русских разбили 150.000 турецкую армию. Одним из кровопролитнейших дел был штурм и взятие сильной крепости Бендер графом П. И. Паниным. Ко времени Чесменского боя русские овладели уже княжествами Молдавией и Валахией и крепостями по левому берегу Дуная.

Пребывание флота в Архипелаге

При дальнейшем пребывании в Архипелаге нашему флоту необходимо было иметь удобный порт и адмиралтейство. Граф Орлов, убедившийся тяжелым опытом в невозможности прочного утверждения в каком–нибудь прибрежном пункте на материке, решился избрать для этого один из островов Архипелага. При выборе порта главнейшим образом принималась во внимание возможность тесной блокады Дарданелл, которая, прекращая подвоз съестных припасов из Архипелага, должна была произвести в Константинополе голод и тем способствовать организации народного восстания. Чтобы соединить прочное утверждение в водах Архипелага с удобством блокады Дарданелл, решено было занять порт Мудро (св. Анны), находящийся на обширном и плодородном острове Лемносе, лежащем не в дальнем расстоянии от входа в Дарданельский пролив. Оставив Эльфинстона с тремя кораблями, двумя фрегатами и пинком при блокаде пролива, Орлов с эскадрой Спиридова приступил к осаде главной крепости острова Лемноса. Но когда после усиленной бомбардировки гарнизон ее уже готов был сдаться, одно непредвиденное обстоятельство совершенно изменило благоприятный ход дела. Эльфинстон, потребованный Орловым для переговоров; отправился к нему на корабле Святослав и, подойдя к Лемносу, на восточном рифе его стал на мель, с которой при всех усилиях не мог сняться. Пересев на другой корабль и оставя один из своих фрегатов у разбивающегося корабля, Эльфинстон этим до того ослабил блокаду Дарданелл, что турки успели перевести на Лемнос значительные силы, заставившие Орлова прекратить осаду крепости и удалиться от Лемноса. По невозможности овладеть вблизи Дарданелл другим удобным для нашего флота портом, главнокомандующий выбрал порт Аузу, находящийся на небольшом острове Паросе, лежащем в южной части Архипелага, не занятой турками. Здесь было менее опасности от нападения неприятеля; но зато удаление Пароса от Дарданелл делало весьма затруднительным поддержание постоянной, тесной блокады пролива. С этого времени в Аузе сосредоточилась вся распорядительная и портовая деятельность нашего Архипелагского флота и устроено адмиралтейство, в которое изобильные запасы леса доставлялись с большого острова Тассо, лежащего в северной части Архипелага, близ румелийского берега.

Утвердясь в Аузе, флот наш продолжал поддерживать, хотя довольно слабо, блокаду Дарданелл, рассылал крейсеры для уничтожения неприятельской торговли в Архипелаге и отправлял отряды судов с десантными войсками для разорения в приморских пунктах турецких магазинов, адмиралтейств и верфей, а также для взятия крепостей и уничтожения и захвата военных и купеческих судов. Эти нападения кроме нанесения материального вреда неприятелю наводили страх на жителей, осязательно показывая им могущество России, и вместе с тем служили полезными диверсиями, отвлекающими от дунайской неприятельской армии значительные силы для защиты берегов Архипелага. Одним из следствий утверждения нашего на Паросе было принятие подданства России жителями всех небольших лежащих в середине Архипелага островов от Тассо до Кандии.

Архипелагский флот пополнялся судами, присылаемыми из Балтики, купленными и нанятыми в Англии, призами, обращенными в военные суда, и судами греческих арматоров. В продолжение трех лет, с исхода 1770 по конец 1773 года, из Балтийского моря в отрядах контр–адмиралов Арфа и Грейга и капитана Коняева в Архипелаг пришло 10 кораблей и 2 фрегата. Таким образом, еще летом 1771 года численность Архипелагского флота доходила до 50 вымпелов, в числе которых было 10 линейных кораблей, 2 бомбардирских, около 20 фрегатов разной величины, имевших от 16 до 24 пушек, 4 пинка, 1 пакетбот и 11 поляк и шебек, имевших от 12 до 20 пушек и фалконетов калибром от 1/2 до 14 фунтов. В числе капитанов судов были славяне и греки, из которых наиболее выдавались своими подвигами Иван и Марк Войновичи, двое Алексиано, Ризо, Псаро и другие.

Более замечательным подвигом нашего флота в Архипелаге в 1771 году было нападение на остров Мителин эскадры из 15 судов под начальством самого главнокомандующего, с которым были Спиридов и Грейг. При этом нападении на Мителине разорено адмиралтейство и сожжены на стапелях почти оконченные постройкой два 74–пушечные корабля и одна галера. В 1772 году Марком Войновичем с 16–пушечным фрегатом под стенами крепости Лагос взяты 3 и истреблены 6 турецких судов с грузом. Отрядами генеральс–адъютанта Ризо и лейтенанта Псаро, посланными к берегам Сирии, освобожден от турецкой осады город Сидон, находившийся во владении египетского паши. Потом взят город Бейрут, причем захвачено 10 судов и получена контрибуция, равная годовой подати, платимой городом султану. Но самым значительным делом этого года было истребление близ Лепантского залива, в двух сражениях, капитаном Коняевым и Марком Войновичем с отрядом из 3 кораблей, 2 фрегатов и 3 мелких судов 8 турецких фрегатов и 8 мелких судов, принадлежавших к эскадре, готовившейся сделать нападение на порт Аузу. Самым южным пунктом, до которого в этом году доходили наши крейсеры, были устья Нила, где у крепости Дамиеты лейтенантом Алексиано истреблены два турецких судна. В 1773 году сделано также несколько удачных нападений на турецкие берега, но было одно и особенно несчастное близ крепости острова Станко. Здесь, при нападении превосходных сил неприятеля, бывшие в десанте албанцы и славяне обратились в бегство, и оставленный ими отряд русских, при трудном отступлении, должен был бросить все бывшие в десанте орудия и потерял значительное число убитыми и ранеными. Особенно успешны были в этом году действия отрядов Кожухова и Войновича при берегах Сирии, где у Бейрута собрался значительный отряд наших фрегатов и мелких судов. Овладев Бейрутом, русские передали его местным жителям – друзам, удержав бывшие в городе две полугалеры, пушки, все оружие и, кроме этого, получив от князя друзов 300 тысяч пиастров.

Учреждение Донской флотилии

Кроме Архипелага, участие морских наших сил принесло большую пользу на водах Азовского и Черного морей.

При начале войны решено было построить на Дону флотилию, и исполнение этого поручено одному из лучших моряков того времени контр–адмиралу Алексею Наумовичу Сенявину, сыну известного петровского адмирала Наума Акимовича. Сенявин, прибыв на Дон, с возможной поспешностью приступил к судостроению на прежних верфях: в Таврове, Павловске, на Икорце и на Хопре. Для успеха предприятия особенно важным делом было выбрать род судов, вполне удовлетворяющих как местным условиям, так и военным требованиям. Опыты прежних лет показали, что построенные на Дону большие глубокосидящие суда было чрезвычайно затруднительно проводить через мелководные устья Дона; а мелкие суда, как боты и казацкие лодки, приносили мало пользы в военном отношении, потому что не могли состязаться с турецкими кораблями и галерами, имевшими сильную артиллерию и многочисленные экипажи. Соображаясь с такими условиями, Адмиралтейств–коллегия положила построить нового рода парусно–гребные суда, получившие название «новоизобретенных кораблей», которые должны были иметь от 12 до 16 пушек 12 или 6–фунтового калибра. В числе этих судов были и бомбардирские, вооруженные гаубицами и мортирами. Новоизобретенные корабли были почти плоскодонные и сидели в воде не более 9 футов. Кроме того, для Донской флотилии строились 32–пушечные фрегаты и казачьи лодки.

Овладение Азовским морем

В 1771 году решено было овладеть берегами Керченского пролива, как «ключом прохода из Черного моря в Азовское». Главная сила армии, находившаяся под начальством князя Долгорукова, направилась через Перекоп для занятия Крыма, а один отряд князя Щербатова, пройдя через Арабатскую косу, пошел берегом к Керченскому проливу.

Сенявин, собрав в Таганроге свою флотилию, в мае месяце вышел в море с 8 новоизобретенными кораблями, 2 бомбардирскими и 37 казачьими лодками. Задержанный противными ветрами, он не успел подойти к Геничевскому проливу во время перехода через него отряда Щербатова, но когда турецкие военные суда с десантом, назначенные для пособия крымскому хану, появились у Керченского пролива, то Сенявин, подойдя с 7 кораблями к Керчи, не допустил турок в Азовское море, а Щербатов занятием крепостей Еникале и Керчи навсегда закрыл для турок это море.

По занятии Крыма он был объявлен независимым, и нашей Донской флотилии предстояло охранять черноморские берега полуострова от вторжения турок. Так как новоизобретенные суда, по своим дурным морским качествам, оказались весьма неудобными для плавания в открытом море, то велено было построить на Хопре два 58–пушечные фрегата по чертежу, составленному принятым на русскую службу англичанином Ноульсом.

Дунайская флотилия

Ноульс был заслуженный адмирал, отличный моряк и предприимчивый страстный изобретатель, особенно претендующий на глубокие сведения в кораблестроении. Он находился на службе с 1771 года по 1774 год и некоторое время заведывал интендантской частью Балтийского флота, а с 1772 года начальствовал заведенной на Дунае флотилией.

Еще осенью 1770 года, когда наша армия, заняв Молдавию и Валахию, подошла к берегам Дуная, посланы были из морских чинов партии для описания устьев и нижнего течения рек Днепра, Днестра и важнейших притоков. Весной же следующего года приступлено к строению на Дунае новых судов и к обращению в военные годных судов из захваченных у турок. Так например, при взятии крепости Тульчи в числе 43 взятых в плен судов оказалось 5 хороших гальотов до 80 футов длины. Летом 1771 года в Дунайской флотилии было уже 5 гальотов, 7 галер и до 20 мелких судов: кончебасов, полукончебасов и т. п., и впоследствии к ним присоединились четыре 12–пушечные шхуны, построенные по чертежам Ноульса. Несмотря на малые ранги и несовершенство судов новой флотилии, отряды ее с 1772 года не только охраняли устья Дуная, но даже выходили в крейсерство в море для наблюдения за движением неприятельских судов и совершали переходы до берегов Крыма. Но такая деятельность не удовлетворяла энергичного главнокомандующего графа Румянцева, который, не видя особенно выдающихся военных успехов, обвинял моряков в «неподвижности» и требовал от начальников отрядов, чтобы они при удобных случаях переходили из оборонительного положения в наступательное и преследовали в море турецкие суда, к исполнению чего Дунайская флотилия не имела возможности как по своей сравнительно слабой артиллерии, так и по весьма неудовлетворительным морским качествам судов.

Азовский флот в Черном море

В военном отношении действия другой, также вновь созданной Донской флотилии были гораздо успешнее. Весной 1773 года вице–адмирал Сенявин мог уже вывести в море 9 новоизобретенных кораблей, 2 бомбардирских, 6 фрегатов и до 16 ботов, гальотов и транспортов. Два отряда этой флотилии, бывшие под начальством капитана Сухотина и Кингсбергена, крейсеровали около берегов Крыма, чтобы не допустить на них высадки турецких десантов; а третий, под начальством самого Сенявина, охранял Керченский пролив и конвоировал транспорты, отправлявшиеся к Крымской армии.

Победы Кингсбергена и Сенявина

23 июня Кингсберген с отрядом из двух новоизобретенных кораблей, находясь близ Балаклавы, усмотрел идущие к Крымскому берегу три 52–пушечных неприятельских корабля и 25–пушечную шебеку. Несмотря на огромное неравенство сил, Кингсберген атаковал турецкую эскадру и после шестичасового боя заставил ее отступить. Он же через два месяца, 23 августа, с отрядом из 3 новоизобретенных кораблей, фрегата, бота и брандера, встретив у Абхазского берега близ Суджук-Кале неприятельскую эскадру из 18 вымпелов, атаковал 10 передовых судов (3 корабля, 4 фрегата и 3 шебеки) и после двухчасового боя заставил турок обратиться в бегство.

Со вступлением на турецкий престол нового султана Абдул-Гамида военные действия, сухопутные и морские, возобновились с усиленной энергией. Главнокомандующему армией, верховному визирю, велено было перейти на левый берег Дуная, и из Босфора в Черное море был выслан сильный флот. Турция, хотя успевшая после Чесменского погрома значительно пополнить флот новыми судами, не решалась возобновлять борьбы на водах Архипелага, а направила главную часть своих морских сил к берегам Крыма. 28 июня 1774 года, желая прорваться в Азовское море, турки атаковали нашу эскадру, стоящую в Керченском проливе под начальством вице–адмирала А. Н. Сенявина. Хотя нападающий турецкий флот состоял из 31 вымпела, а у Сенявина было 11 судов и в числе их 2 бота, но несмотря на такое неравенство сил меткий и живой артиллерийский огонь наших судов скоро заставил неприятеля отступить и удалиться в море.

Кучук-Кайнарджский мир

Одновременно с этим, успехи нашей Дунайской армии еще осязательнее убедили турок в невозможности продолжать войну. Фельдмаршал Румянцев, окружив под крепостью Шумлою главные силы турецкой армии, находившиеся под начальством великого визиря, отрезал ему всякое сообщение с Константинополем и заставил склониться к миру, который был заключен 10 июля 1774 года в местечке Кучук-Кайнарджи.

По этому мирному трактату Россия приобрела значительное пространство земли между Бугом и Днепром с находящейся в устье лимана последней реки крепостью Кинбурном. Кроме того, России были возвращены Азов и Таганрог с частью берега Азовского моря и отдана Керчь с Еникале, окончательно закрепляющие обладание Азовским морем и открывающие вход в Черное море, по которому тем же трактатом русским коммерческим судам предоставлено право свободного плавания с проходом через Дарданеллы. Наконец, Турцией признана независимость полуострова Крыма и татар кубанских, буджакских и ногайских, и пограничной линией принята река Кубань. Таким образом, окончилась война, в которой видное участие принимал и наш флот.

Заключение мира с Турцией при Кучук-Кайнарджи прекратило военную деятельность нашего Архипелагского флота, и суда его возвратились в Балтийское море. Один отряд, под начальством контрадмирала Грейга, отправился из Архипелага в ту же осень, а остальные возвратились в Кронштадт в следующем 1775 году под начальством вице–адмирала Елманова, который занял место адмирала Спиридова, уволенного за болезнью в отставку.