Николай Васильевич Гоголь

НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы верно приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков и сколько в сундуке лежит полотна и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость. А ведьма, между тем, поднялась так высоко, что одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с другой стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос, вместо очков, колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец: узинькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка, оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком; ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу. Между тем черт крался потихоньку к месяцу, и уже протянул было руку, схватить его; но вдруг отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдернул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый черт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец, поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем ни бывал, побежал далее. В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц, ни с сего, ни с того, танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться черту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашен дьяком на кутю, где будут: голова; приехавший из архиерейской певческой родич дьяка, в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и еще кое-кто; где, кроме кути, будет варенуха, перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всем селе, останется дома, а к дочке наверное придет кузнец, силач и детина хоть куда, который черту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всем околодке. Сам, еще тогда здравствовавший сотник Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить досчатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалеваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых, и теперь еще можно найти в Т… церкве его Евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа: испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем, чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить кузнецу. Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту ночь он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Еще при месячной ночи варенуха и водка, настоенная на шафран, могла бы заманить Чуба; но в такую темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу. Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякой бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто нагольные; теперь же и заседатель, и подкоморий отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь, третьего году, взяли синей китайки по шести гривен аршин. Пономарь сделал себе нанковые на лето шаровары и жилет из полосатого гаруса. Словом, все лезет в люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он верно воображает себя красавцем, между тем как фигура - взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними.

03afdbd66e7929b125f8597834fa83a4

В ночь перед Рождеством месяц восходит на небо, чтобы осветить хутор. Ведьма, собирая звезды, встречает черта, который крадет с неба луну, чтобы отомстить кузнецу Вакуле, за искусно расписанную церковную стену. В безлунную ночь казак Чуб, отец красавицы Оксаны, не пойдет к дьяку на кутью, и Вакула не встретится перед праздником со своей любимой.

Пока черт ухаживал за ведьмой, нашептывал ей то, что «обыкновенно нашептывают всему женскому роду», Чуб с кумом, выйдя из дома и удивившись непроглядной тьме, все-таки пошли на застолье.

В это время, в хату Чуба тихо вошел кузнец. Избалованная Оксана вертелась перед зеркалом, нахваливая свою красоту. Любуясь собой, она не сразу заметила вошедшего Вакулу. Сердце кузнеца было полно нежности, а Оксана лишь насмехалась над ним. Стук в дверь прервал их беседу. Кузнец пошел открывать. За дверью оказался сбившийся из-за метели с дороги Чуб, который потерял попутчика. Казак решил вернуться домой. Увидев свою хату, он постучался. Однако, услышав голос кузнеца, подумал, что забрел не в свой дом. Вакула, не разобрав из-за вьюги, кто пришел, выгнал казака, чуть его не побив. Чуб смекнул, что хата чужая, а в ней кузнец, значит, мать Вакулы дома одна и направился в гости к Солохе.

Черт, вившийся вокруг ведьмы, обронил месяц, который поднялся в небо и осветил все вокруг. Метель стихла. Шумная толпа вломилась в хату Чуба и закружила в веселом хороводе Оксану и кузнеца. На одной из своих подруг гордая красавица увидела красивые черевики, расшитые золотом. Влюбленный Вакула пообещал достать для желанной Оксаны черевики еще красивее, но капризная девушка заявила, что ей нужны только те, что носит сама царица, и, если кузнец достанет ей такие, то она выйдет за него замуж.

В дом приветливой Солохи один за другим начали приходить гости – уважаемые казаки. Черт спрятался в мешок из-под угля. Затем голове и дьяку пришлось залезать в мешки. Самый желанный гость – вдовый Чуб, чье богатство планировала прибрать к рукам Солоха, влез в мешок на дьяка. Самый последний гость, казак Свербыгуз, был «грузен телом» и в мешок бы не поместился. Поэтому его Солоха вывела в огород, чтобы выслушать, зачем он пришел.

Вакула, вернувшись домой, увидел посреди хаты мешки и решил убрать их. Взяв тяжелую ношу, он вышел из дома. На улице, в веселой толпе, ему послышался голос Оксаны. Вакула бросил мешки, пробрался к любимой, но Оксана, напомнив ему про черевички, засмеялась и убежала. Разгневанный кузнец решил свести счеты с жизнью, но, опомнившись, пошел за советом к запорожцу Пацюку. По слухам, Пузатый Пацюк водил дружбу с нечистой силой. Отчаявшийся Вакула спросил, как найти дорогу к черту, чтобы получить от него помощь, но Пацюк дал невнятный ответ. Очнувшись, благочестивый кузнец выбежал их хаты.

Черт, сидевший в мешке за спиной Вакулы, не мог упустить такую добычу. Он предложил кузнецу сделку. Вакула согласился, но потребовал закрепить договор и, обманом перекрестив черта, сделал его смирным. Теперь черт вынужден был везти кузнеца в Петербург.

Гуляющие девушки нашли мешки, брошенные Вакулой. Решив посмотреть, что наколядовал кузнец, они поспешили за санками, чтобы отвести находку к Оксане в хату. Из-за мешка, в котором сидел Чуб, разгорается спор. Кумова жена, думая, что внутри мешка кабан, отбила его у супруга и ткача. К всеобщему удивлению в мешке оказался не только Чуб, но и дьяк, а еще в одном – голова.

Прилетев в Петербург на черте, Вакула встретил запорожцев, проезжавших ранее через Диканьку, и поехал с ними на прием к царице. Во время приема запорожцы ведут речь о своих заботах. Царица спросила, чего же хотят казаки. Вакула упал на колени и попросил черевички, такие же, как у государыни. Сраженная искренностью кузнеца, царица велела принести ему башмачки.

Весь хутор гомонил про смерть кузнеца. А Вакула, одурачив черта, пришел с подарками к Чубу сватать Оксану. Казак дал согласие кузнецу, а Оксана с радостью встретила Вакулу, готовая выйти за него и без черевиков. Позже в Диканьке хвалили чудно расписанный дом, в котором жила семья кузнеца, и церковь, где искусно был изображен черт в аду, в которого все плевали, когда проходили мимо.

Стоит ясная морозная ночь накануне Рождества. Светят звёзды и месяц, искрится снег, над трубами хат клубится дымок. Это Диканька, крохотное село под Полтавой. Заглянем в окошки? Вон старый казак Чуб надел тулуп и собирается в гости. Вон его дочка, красавица Оксана, прихорашивается перед зеркальцем. Вон влетает в печную трубу очаровательная ведьма Солоха, радушная хозяйка, к которой любят захаживать в гости и казак Чуб, и сельский голова, и дьяк. А вон в той хате, на краю села, сидит, попыхивая люлькой, какой-то старичок. Да ведь это пасечник Рудый Панько, мастер рассказывать истории! Одна из самых весёлых его историй о том, как чёрт украл с неба месяц, а кузнец Вакула летал в Петербург к царице.

Всех их – и Солоху, и Оксану, и кузнеца, и даже самого Рудого Панька – придумал замечательный писатель Николай Васильевич Гоголь (18091852), и в том, что ему так точно и правдиво удалось изобразить своих героев, нет ничего необыкновенного. Гоголь родился в небольшом селе Великие Сорочинцы Полтавской губернии и с самого детства видел и хорошо знал всё то, о чём позже писал. Отец его был помещиком и происходил из старинного казацкого рода. Николай учился сперва в Полтавском уездном училище, потом – в гимназии в городе Нежине, тоже недалеко от Полтавы; здесь-то он впервые и попробовал писать.

В девятнадцать лет Гоголь уехал в Петербург, служил какое-то время в канцеляриях, но очень скоро понял, что призвание его не в этом. Он начал понемногу печататься в литературных журналах, а чуть позже выпустил и первую книжку «Вечера на хуторе близ Диканьки» – сборник удивительных историй, будто бы рассказанных пасечником Рудым Паньком: о чёрте, укравшем месяц, о таинственной красной свитке, о богатых кладах, которые открываются в ночь накануне Ивана Купалы. Сборник имел огромный успех, очень понравился он и А. С. Пушкину. Гоголь вскоре с ним познакомился и подружился, и в дальнейшем Пушкин не раз помогал ему, например, подсказав (конечно, в самых общих чертах) сюжет комедии «Ревизор» и поэмы «Мёртвые души». Живя в Петербурге, Гоголь издал и следующий сборник «Миргород», куда вошли «Тарас Бульба» и «Вий», и «петербургские» повести: «Шинель», «Коляска», «Нос» и другие.

Следующие десять лет Николай Васильевич провёл за границей, лишь изредка возвращаясь на родину: понемногу жил то в Германии, то в Швейцарии, то во Франции; позже на несколько лет поселился в Риме, который очень полюбил. Здесь был написан первый том поэмы «Мёртвые души». В Россию Гоголь вернулся лишь 1848 году и поселился под конец жизни в Москве, в доме на Никитском бульваре.

Гоголь – писатель очень разносторонний, произведения его такие разные, но объединяет их остроумие, тонкая ирония и добрый юмор. За это больше всего ценил Гоголя и Пушкин: «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе…»

П. Лемени-Македон

Последний день перед Рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа . Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Ещё ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошёл тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом чёрными смушками , с дьявольски сплетённою плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил её, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнёт. Он знает наперечёт, сколько у каждой бабы свинья мечет поросёнков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке . Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость . А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только чёрным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звёзды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре ещё блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колёса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец : узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке . Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто чёрт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.

Между тем чёрт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдёрнул её назад, как бы обжёгшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдёрнул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый чёрт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки ; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чём не бывал, побежал далее.

В Диканьке никто не слышал, как чёрт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том всё село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться чёрту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашён дьяком на кутью , где будут: голова; приехавший из архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и ещё кое-кто; где, кроме кутьи, будет варенуха , перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всём селе, останется дома, а к дочке, наверное, придёт кузнец, силач и детина хоть куда, который чёрту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всём околотке. Сам ещё тогда здравствовавший сотник Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалёваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и теперь ещё можно найти в Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалёванная на церковной стене в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный чёрт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключённые прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал её на большой деревянной доске, чёрт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на всё, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры чёрт поклялся мстить кузнецу.

НОЧЬ перед Рождеством, или потомственная колдунья Алёна
Алёна была потомственной колдуньей. В том смысле, что этим делом занимались все женщины её рода, за исключением мамы, которая уехала в город и стала швеёй-мотористкой.
Хотя были такие слухи, что отца она всё-таки приворожила. Уж слишком броский, слишком вольнолюбивый сокол был, а женился и голубем домашним стал. Уже двадцать пять лет воркует.
Алёна, конечно, в детстве летом у бабушки в деревне жила. Ей там нравилось, и всё было до жути интересно. Искусством своей бабушки она искренне восхищалась. Охотно выполняла незначительные поручения любимой своей бабули; но, увы, выросла и колдуньей не стала. Нарушила вслед за матерью династию.

Стала Алёна программистом. Работа её вполне устраивала.
А вот в личной жизни ей не везло... Приглянется хлопец, забьётся сердце, затрепещет, только-только завздыхает Алёна, любовь в сердце начнёт проращивать, а он уж тут как тут - глаз с неё не сводит! Мало того, что в любви раньше времени объясняется, так ещё и жениться хочет. Непременно и немедленно!
Ну, где же здесь дрожь сердца? Томление и волнение? Ничего! Алёна ещё и полюбить не успела, как следует, и не навздыхалась, не нажелалась. В общем, сердце её остывает, как чугунок, вынутый из печи в самом начале процесса - только собрался закипеть, забулькать, а его из огня долой. Вот такая женская доля. Не везло Алёне в любви.

Бабушка всё твердила, что компьютеры не её призвание, ей бы заговоры в уста, да травы в руки.
Однако Алёне нравилось в городе. Весело, ярко! Хоть и в любви не везёт... Зато в деньгах везение.
Перешла Алёна работать в фирму, купила квартиру, машину. Мальчиков покупать ни к чему, сами прохода не дают. Вот и глава фирмы туда же. Алёна уже подумывала ему отворот сделать, только не могла решить, какой именно - с лестницы спустить или зельем напоить... Склонялась больше к первому.
А при приближении Рождества, что-то сердце заныло, душа затосковала, мысли заметались.
- Поеду, - думает, - к бабушке в деревню. Хоть и бабушки нет, а всё как будто она жива-живёхонька и рядом...
Взяла Алёна лыжи, на попутке добралась до развилки, а там, через озеро, через лес по заснеженной дороге, прямиком в деревню.

Едет, а сама думает, - бабушка, милая, пошли мне какое-никакое чудо.
И вдруг так ясно, так отчётливо слышит она голос родимый, - а и пошлю, внученька, чудо - доброго молодца тебе пришлю.
- Ну, ладно, - думает Алёна, доброго молодца, так молодца.

Добралась до деревни, нашла свой дом, доски с окон отколотила, внутри прибралась. Стол накрыла, свечи зажгла. Ель старую тёмную во дворе нарядила, гирляндами разноцветными обвила.
Угли в печи кочергой помешивает, чуда ждёт.
А его всё нет и нет...
Погода стоит ясная, воздух морозный, чистый, луна в небе, что золотое блюдце, а звёзды точно яблоки наливные.

Взгрустнула Алёна, - ну какая она колдунья? Метель затеять не умеет. Месяц с неба похитить не может. А нечистую силу на дух не переносит.
На улице было так тихо, что слышно, как деревья осыпают хрустальные иглы инея.
Луна сама в дом просится, а уж какое кружево выплетает на подоконнике, да на полу, что любая вологодская кружевница позавидует. Стоит только руку протянуть, дёрнуть за ниточку и лучик за лучиком намотать на клубок всю серебряную пряжу, а там, поди, и сама луна в руках окажется.
Да жалко Алёне красоту такую рушить. Пусть себе живёт в небе да ткёт свои дивные узоры.

Алёна подошла к окну и глянула на улицу. По белой тропе кто-то шёл. Медленно, так, словно и торопиться ему некуда. Остановился в устье ручья. А Алёна... точно рядом с ним стоит, всё, что он видит, то и она видит. Вот, он наклонился, варежкой снег разгрёб и смотрит. А там подо льдом, как под стеклом аквариума двигают плавниками золотые рыбки...
Откуда им взяться, золотым? Да мало ли откуда...

Беглый свет луны отбрасывает лёгкие дрожащие тени и отплывает на запад.
Вот он оторвал взгляд от ручья, поднялся, заторопился.
- Куда это он? - подумала Алёна, - уж не ко мне ли?!
И точно, к ней. Взошёл на крыльцо. Постучался. Алёна дверь распахнула.
Какой большой! В лохматой шапке, в тулупе и валенках.
- Здравствуйте, - он чуть наклонил голову.
- Здравствуйте, - ответила Алёна, с интересом разглядывая гостя.
- Можно мне через порог? - улыбнулся он.
- Заходите...
- А, вы Алёна, бабушки Евдохи внучка.
- Она самая. А вы откуда знаете?
- Как откуда, - снова улыбнулся он, - так вы ж в её хате. Вон и печь затопили. Дым-то далеко видать. Да и глаза у вас, как у бабушки Евдохи, синие-пресиние.
- А вы кто будете? - Алёна нетерпеливо вглядывалась в черты его лица, пытаясь припомнить, может, она его в детстве видела, может, вместе в речке плескались, в казаки-разбойники играли. Нет, не припоминается что-то...
- Да, Фёдор я. Живу в лесничестве. В деревню часто прихожу. Стариков навещаю.
Вот и сегодня, дай, думаю, зайду. Вот и зашёл. Вас встретил.
- А вы мою бабушку хорошо знали?
- А как же иначе?! Бабушку Евдоху все в округе знали. Мы раньше на выселках жили, но о вашей бабушке и там были наслышаны. Вот, и меня маленького она вылечила. Врачи отказались, а бабушка Евдоха не бросила, три месяца меня выхаживала, и теперь никакая зараза ко мне не липнет.
- Может, чаю нальёте? - неожиданно спросил он.
- Налью. Вы подсаживайтесь к столу. Ведь Рождество всё-таки. Вон, у меня и гусь и грибки маринованные. Шампанского из города не прихватила, а вот, наливка по бабушкиному рецепту имеется.
- Хорошая наливка, - сказал Фёдор.
- Да, вы не стесняйтесь, закусывайте, - Алёна гостеприимно пододвигала ему то одну, то другую тарелку со снедью.
- Спасибо. Я вроде не стеснительный, - Фёдор с аппетитом похрустывал огурцом.

А вам не страшно? - лукаво спросила Алёна.
- То есть? - не понял он.
- Ну, вот так со мной. Я ж колдунья, как-никак потомственная.
- Да нет, что вы, - отмахнулся он, - я ко всему привычный. Леших теперь, конечно, не слышно, но вот новые русские приезжают охотиться... - он замялся, подыскивая слово, а потом, махнув рукой, выпалил, - браконьерничать. Ох, и переполох устраивают, - Фёдор вздохнул и покачал головой.
- Да вы закусывайте, - Алёна снова взялась придвигать к нему тарелки.
- Спасибо, спасибо. Вкусно всё у вас, как у бабушки Евдохи.

А вы знаете, ведь я к вам по делу, - переменил он разговор.
- В каком смысле? - удивилась Алёна.
- Ну, увидел я дымок, думаю, внучка прибыла, колдунья потомственная, авось и поможет моей беде.
- Что за беда у вас, Фёдор?
- Да всё та же - повадились браконьеры эти - новые русские в заповедник. Спасу от них нет. Начальство их боится. Кабанов разогнали, волков распугали, и лосей скоро всех перебьют. Эх! - Фёдор горько вздохнул.
- Да чем же я вам помогу? - рассеянно проговорила Алёна. - Я ведь ничего такого и не умею...
- Ну, как же так, - проговорил Фёдор огорчённо, - хоть чему-то, да научила вас бабушка? - Фёдор совсем пригорюнился.
Алёна посмотрела на огромного печального мужчину и призадумалась.

А они уже здесь? - спросила она.
- Кто? - очнулся Фёдор.
- Да браконьеры ваши!
- А где же им быть? Там! - он махнул в направление леса. - Устроили гульбу, душегубы! Чертям тошно! А потом охотиться с пьяных глаз собираются.

Эх! - выпьем, - сказал Фёдор и налил Алёне и себе густой вишнёвой наливки.
- Отчего же не выпить, - проговорила Алёна, - за вас!
- Нет, - остановил её Фёдор, - вы за лес выпейте! А я за вас!
И в это время раздался глухой грохот.

Никак, стреляют, - Фёдор опустил стакан на стол, наливка выплеснулась из стакана и красными пятнами растеклась на белой накрахмаленной скатерти.
- Простите, пробормотал Фёдор и поднялся.
В это время прогремело ещё несколько выстрелов, послышались глухие, едва различимые крики и отвратительный скрежет металла.
- Вы в лес? - спросила встревоженная Алёна.
Он молча кивнул, натягивая тулуп и нахлобучивая шапку.
- Я с вами, - сказала Алёна.
- Нет! Нет! Это опасно! - Фёдор выскочил в сени.
Алёна наспех оделась. Скатилась кубарем с крыльца.

Вы один не справитесь, - выдохнула она, догнав Фёдора, и перехватив его взгляд, добавила, - может быть, нужно будет вызвать помощь... - она осеклась, а потом сказала решительно: - Вы, Федя, сами пришли ко мне за помощью, так чего уж теперь взоры метать!
-А я и не мечу...
На лыжах они быстро дошли до леса. Луна ярко высвечивала путь, словно была их третьим помощником.
- Где-то здесь, - сказал Фёдор, осматриваясь.
- Господи, почему же так тихо? - спросила Алёна, - не могли же они так быстро уйти?
- Не должны бы...
- Что это? - Алёна насторожилась. Странный гортанный звук повторился ещё и ещё раз.
- Это на поляне, - Фёдор сделал несколько осторожных шагов, обошёл ельник и пошёл быстрее. Алёна не отставала ни на шаг.

Когда они прибыли на место, то обнаружили пять окровавленных тел. Никому из них помочь было нельзя. В отдаленье раздался глухой рык, похожий на хриплый стон.
- Ой, мишка! - воскликнула Алёна и бросилась к раненному зверю.
- Осторожно, Алёна! Куда вы?!! Он вас разорвёт! - закричал Фёдор.
Но было поздно...

Маленький мой, глупенький мой, - Алёна склонилась над мохнатой тушей, - сейчас, сейчас. Я помогу тебе. Я тебя спасу, - Алёна вытащила из сумки медикаменты и бинты.
- Ой, ведьма! - подумал с ужасом Фёдор. Но к медведю, скрипя сердце, подошёл.
- Он ранен и очень серьёзно, - сказала Алёна, обрабатывая медвежьи раны, - пуля, кажется, навылет. Ой, нет, одна застряла.
- Федя! - она обернулась к спутнику, Федя, мы не можем его оставить.
Он безмолвно уставился на неё.
- Ну, что вы стоите истуканом?! Машина нужна с прицепом. Или же подвода... Нет, лошади не пойдут, - она наморщила лоб, - я придумала! Машина у кого-нибудь есть?
- Есть, у председателя «Нива» на ходу. Да не даст он её ни в жизнь!
- Даст, - сказала Алёна, - куда он денется.

Алёна поднялась.
- Ты, Федя, тут побудь с мишкой, чтоб ему не страшно было, а то ещё подумает, что мы бросили его, бедняжку. А я быстро за машиной.
Вдруг она остановилась.
- Федя, гляди-ка, дерево сворочено, - Алёна подбежала к ели.
И увидела внизу под обрывом кучу сплющенного металла.
- Машина, - проговорила она задумчиво, только на ней никуда уже не уедешь... и тому, кто в ней, не поможешь.
Фёдор, не шевелясь, стоял рядом с медведем. На него точно столбняк нашёл.

Когда Алёна вернулась, она обнаружила Фёдора стоящим всё в той же позе.
- Федя! - крикнула она и выпрыгнула из кабины автомобиля.
К «Ниве» она умудрилась прицепить сани.
- На санях медведю будет удобнее, - сказала Алёна Фёдору.
- Председатель согласился? - изумлённо спросил Фёдор.
- Спит он. Будить не стала. Чего зря человека тревожить.
- И он ничего не слышал? И когда ворота открылись и мотор заработал?
Алёна покачала головой, - говорю же, спит человек. Сон у него крепкий. Наверное, работает много.
- А собаки? - не веря своим ушам, продолжал Фёдор.
- Собакам тоже отдыхать надо, спокойно проговорила Алёна, - хватит, Федя, вопросы задавать. Давай делом займёмся.
Она подошла к медведю, и, что-то прикинув в уме, сказала, - так, значит, ты придерживай его за задние лапки, а я с остальными управлюсь.
- А?!! - вырвалось у Фёдора.
- Федя, не акай! Держи мишкины лапки.

И Фёдор, внезапно обмякнув, выполнил то, о чём она просила.
Ему казалось, что всё это происходит в фантастическом сне.
- Откуда у неё такая силища, - думал он сквозь пелену, застилавшую разум, - медведя как кота домашнего таскает, - кошмар какой-то.
Через пару минут медведь уже лежал в санях, а Алёна открыла кабину. - Федя, - позвала она.
- Я лучше тут, - проговорил Фёдор угрюмо и забрался в сани, - за мишкой пригляжу.
- Ага, - сказала Алёна, забралась в кабину и тронула автомобиль.

Водила Алёна по высшему классу. Но ни Фёдор, ни медведь не оценили ее профессионализма. Не трясёт, да и ладно... И вообще, у Фёдора голова не этим была занята... А медведь, так тот вообще, слава богу, не шевелился, даже кряхтеть перестал.

Приехали, - Алёна затормозила у ворот. - Перенесём его в сарай. Там ему будет спокойно. Да и тепло там.
Фёдор молча выполнил всё, что просила Алёна. Он уже полностью смирился с происходящим, хотя нет-нет, да и уходила душа в пятки. Но не показывать же Алёне своего страха. Ещё подумает о нём бог весть, что...
- Федь, - услышал он её голос, - иди, поставь машину на место.
- А если председатель спросит?
- Не спросит он. Говорю же тебе, спит человек. И до первых петухов не проснётся.
- Я не понял, - пробормотал Фёдор растерянно.
- Иди, иди, Федя. Мне тут нужно ещё за мишкой поухаживать.
Фёдор проехал по безлюдной улице до дома председателя. Кругом стояла бездыханная тишина. Ни скрипа шагов, ни лая собак, ни шума деревьев. Даже ветер уснул, и луна скрылась за облаком.

Ну и ночь сегодня, - подумал Фёдор, - рождественская...
Ворота сами бесшумно открылись ему навстречу. Фёдор попятился. Но потом пересилил страх и поставил на место сани, завёл машину в гараж. Лязгнул замок и водворился на место, словно его и не касались чужие руки.
- Ведьма, - Фёдор вышел за ворота и вместо того, чтобы идти домой, опять направился к Алёне.
Она, видно, уже убаюкала медведя. Фёдор разглядел её промелькнувшую в тёмном проёме фигуру.

Алёна поправила волосы, потянулась и подошла к крыльцу.
- Заходи, - сказала она Фёдору.
Он послушно вошёл следом за ней. И остановился возле порога.
- Ты чего, Фёдя? - улыбнулась Алёна.
- Ну, я пойду, - Фёдор переступил с ноги на ногу.
- Завтра утром пойдёшь. Чего на ночь глядя-то из тепла уходить.
- Так ведь уже ночь... - Фёдор был бледен, как снег. В лице его не было ни кровиночки.
- Ты что, боишься меня, что ли? - удивилась Алёна.
- Ещё чего! - возмутился он.
- Вот и ладно, я тебя, Федя, не съем. Сейчас постелю в горнице.
- Не надо. Я лучше на печь. Продрог что-то сильно.
У Фёдора и впрямь зуб на зуб не попадал.
- Надо же, - сказала Алёна, - вроде бы и не холодно на дворе...
Она налила полный стакан наливки, - выпей, Феденька, согреешься.
Он молча взял напиток из её рук и залпом, как воду, выпил. Поставил стакан на стол и на ватных ногах пошёл в кухню.
- Ведьма, ей богу, ведьма, - подумал он, засыпая, - медведя, как котёнка за шкирку.

Утром всё произошедшее уже не казалось Фёдору сплошным кошмаром.
- Может, медведь спокойный попался, - пробурчал он себе под нос и тут же вспомнил разодранные на снегу тела и разбитую машину того, кто надеялся удрать на ней от раненого хозяина леса.
- Ну и что из того, - успокоил он себя, - Алёна ведь в него не стреляла, она спасала его. Вот, он и понял...
- Федя, давай завтракать, - донёсся до него голос Алёны. - Ты как? - спросила она заботливо, подойдя поближе.
- Да, вроде, нормально, - неожиданно засмущался Фёдор.

Уже за столом Алёна сказала: - Федь, мне после праздника на работу. Нужно будет возвращаться в город. Ты тут поухаживай за мишкой.
- Я?! - Фёдор подавился куском пирога.
- Да ты не бойся, - Алёна постукала его по спине, - он вообще-то смирный. Не оцарапает тебя.
- Спасибо. Успокоила. Только я не ветеринар.
- Какая разница. Лесничий. И отец твой был лесничий, и дед. И теперь ты мне будешь говорить, что медведь для тебя проблема?!
- Да, нет, конечно, - замялся Фёдор, - но я и правда не знаю, что с ним делать.
- Эх! - вздохнула Алёна, - ладно, возьму за свой счёт неделю. Выхожу мишку. А уж потом кормить его будешь ты!
- Ладно, буду, - буркнул Фёдор, - спасибо за завтрак. Я пойду.
- Иди.

Я это... - он замялся, - медведь-то помял этих горе-охотников. В милицию ещё вчера надо было сообщить. И что я им про медведя скажу? Шатун он теперь!
- Ничего, Федя, не скажешь. Ты за медведями бегать не нанимался. А браконьеры, вот, они, пожалуйста, все пять, не в целости и сохранности, конечно, но в наличии имеются и шестой в машине.
- Ага, - Фёдор нахлобучил шапку, накинул тулуп, у порога обулся, и дверь закрылась за ним.

Через пять минут она приоткрылась снова. Показалась голова Фёдора. - Я вечером зайду, - сказал он не слишком уверенно.
- Заходи, Федя, заходи. - Алёна собирала посуду со стола и, отвечая, не обернулась.

Вечером он пришёл. Поинтересовался с порога здоровьем медведя, а потом пил на кухне чай с Алёной из старинных чашек бабушки Евдохи.
И было Фёдору так хорошо и уютно рядом с Алёной, что и уходить никуда не хотелось. Просто ещё два дня и два неспешных вечера.
Алёна сидела возле очага и смотрела, как пляшет на поленьях огонь, как выписывают вензеля оранжевые отблески теней.
А Фёдор смотрел на Алёну и не мог насмотреться.

Завтра уезжаешь? - спросил он тихо.
- Нет. Я договорилась с руководителем фирмы, что задержусь на неделю.
- Ты что, на метле к нему летала? - брякнул ошарашенный Фёдор.
- Почему на метле? Я, Федя, современная колдунья, - она рассмеялась, какой ты смешной, Федя! Да по сотовому договорилась. Никакого колдовства. Не нервничай так, - она коснулась его лба мягкой нежной ладонью. - Ишь, даже пот выступил.

Он схватил её ладонь обеими руками и уткнулся в неё лицом.
- Федя, хороший ты мой, - сказала она.
- Ку-ку, ку-ку, ку-ку, - высунулась кукушка из старинных настенных часов.
- Ну, раскуковалась тут, нашла время, - Фёдор недовольно посмотрел на часы.
Алёна весело расхохоталась. А потом вдруг стала серьёзной.
- Федь!
- А?
- Ты сколько бы хотел иметь детей?
- Ну, не знаю, я как-то не думал об этом...
- А я троих. Двух девочек и одного мальчика.
- А почему именно в таком раскладе? - удивился Фёдор.
- Одну девочку я назову в честь бабушки, другую в честь себя, а мальчика Федей.
Он уже собрался спросить, а почему мальчика Федей, как вовремя опомнился.
- Алёна никак замуж за меня собралась, - подумал он радостно, и сердце его запрыгало, как мячик.

Прошло три недели. Фёдор, как на крыльях носился с нежданно-негаданно свалившимся на него счастьем. Он выбирал удобный случай, чтобы сделать Алёне предложение.
Медведь уже поправился и большую часть времени спал в сарае, как убитый.
Фёдор счел за благо не препятствовать его оздоровительному сну.

Алёна приезжала каждую субботу. На этот раз приехала очень поздно, можно сказать, ночью, на своей машине.
Фёдор измучился ожиданием, то и дело выскакивал на дорогу, но света фар всё не было... И, наконец, глубоко за полночь, она приехала.
- Ты чего так долго? - спросил он, тревожась.
- Затор был под мостом. Думала и не доберусь сегодня. Ой, утомилась я, Феденька, - она выбралась из машины.
Фёдор подхватил Алёну на руки и понёс в избу.

Дома всё было готово к приезду Алёны.
Пироги Фёдор умел печь не хуже, чем она. Да и наливка у него водилась отменная.
Когда сытая, разрумянившаяся Алёна сидела рядом с ним на старом бабушкином диване и смотрела, как переливаются в печи угли, Фёдор несмело взял её за руку и сжал Аленины пальцы.
- Алёна, ты говоришь, что я увалень...
- Ага, милый увалень...
- Ну, если милый, тогда, - он уже собрался сделать ей предложение, как её свободная рука взлетела и легла ему на губы, - Федюнчик, хороший мой! Не говори ничего, пожалуйста.
И, встретив его удивлённо-обиженный взгляд, добавила, - пока не говори. Медведюнчик ты мой любимый!
Он смотрел на неё и ничего не понимал, - медведем обзывается, а смотрит ласково...
Фёдор закрыл глаза и ощутил на своих губах её дыхание, - а как целует, о, господи, как сладко-то... И куда это горница поплыла? А, ладно, пусть плывёт. Алена!..

В воскресенье вечером Алёна, как всегда, уехала. И Фёдор опять с медведем вдвоём остались.
А потом наступила весна. Снег разнежился на солнышке, размяк, и потекли ручьи.

Медведь боднул Алёну головой в коленку, посмотрел на Фёдора своими круглыми блестящими глазами, встал на задние лапы, проревел что-то на своём медвежьем языке и, услышав от Алёны снисходительное, - ладно уж тебе, Потапыч, иди с богом, - потянул носом воздух и пошёл к лесу. Сначала медленно, словно нехотя, а потом всё быстрей и быстрей.
Фёдору показалось, что прежде, чем скрыться в чаще окончательно, зверь оглянулся.
Алёна, словно угадав его мысли, засмеялась - он нам лапкой помахал на прощанье. Просил не забывать.

Фёдор, вдруг почувствовал, что ему грустно, так грустно, что сел бы прямо тут же на землю и заплакал.
- Что ты, Феденька, закручинился? - удивилась Алёна.
- Да, нет, я ничего. Только как-то непривычно теперь... без медведя.
Алёна расхохоталась. - Я, Федя, с работы уволилась, - сказала она, отсмеявшись.
Фёдор опешил, - как же так? - он растерянно смотрел на любимую девушку и не знал, радоваться ему или печалиться.
- Я насовсем приехала. Ты не рад?
До Фёдора, наконец, дошёл смысл сказанного.
- Рад, Алёна! Ещё как рад! - он притопывал на месте, точь-в-точь как медведь, скрывшийся недавно в лесу.
Алёна думала о том, что этот огромный увалень не просто мужчина, а сокровище.

Федя! - сказала она, - я знаю, что ты меня любишь. Поженимся. Лесу будет со мной надёжно.
- А мне? - спросил он, обалдело улыбаясь.
- Тебе тоже, добрый ты мой молодец. - Алёна привстала на цыпочки, крепко обняла счастливого Фёдора и поцеловала в губы. - Феденька!..

На смену последнему дню перед Рождеством приходит ясная морозная ночь. Дивчины и парубки ещё не вышли колядовать, и никто не видел, как из трубы одной хаты пошёл дым и поднялась ведьма на метле. Она черным пятнышком мелькает в небе, набирая звезды в рукав, а навстречу ей летит черт, которому «последняя ночь осталась шататься по белому свету». Укравши месяц, черт прячет его в карман, предполагая, что наступившая тьма удержит дома богатого козака Чуба, приглашённого к дьяку на кутю, и ненавистный черту кузнец Вакула (нарисовавший на церковной стене картину Страшного суда и посрамляемого черта) не осмелится прийти к Чубовой дочери Оксане. Покуда черт строит ведьме куры, вышедший из хаты Чуб с кумом не решаются, пойти ль к дьячку, где за варенухой соберётся приятное общество, или ввиду такой темноты вернуться домой, - и уходят, оставив в доме красавицу Оксану, принаряжавшуюся перед зеркалом, за чем и застаёт ее Вакула. Суровая красавица насмехается над ним, ничуть не тронутая его нежными речами. Раздосадованный кузнец идёт отпирать дверь, в которую стучит сбившийся с дороги и утративший кума Чуб, решив по случаю поднятой чёртом метели вернуться домой. Однако голос кузнеца наводит его на мысль, что он попал не в свою хату (а в похожую, хромого Левченка, к молодой жене коего, вероятно, и пришёл кузнец), Чуб меняет голос, и сердитый Вакула, надавав тычков, выгоняет его. Побитый Чуб, разочтя, что из собственного дома кузнец, стало быть, ушёл, отправляется к его матери, Солохе. Солоха же, бывшая ведьмою, вернулась из своего путешествия, а с нею прилетел и черт, обронив в трубе месяц.

Стало светло, метель утихла, и толпы колядующих высыпали на улицы. Девушки прибегают к Оксане, и, заметив на одной из них новые расшитые золотом черевички, Оксана заявляет, что выйдет замуж за Вакулу, если тот принесёт ей черевички, «которые носит царица». Меж тем черта, разнежившегося у Солохи, спугивает голова, не пошедший к дьяку на кутю. Черт проворно залезает в один из мешков, оставленных среди хаты кузнецом, но в другой приходится вскоре полезть и голове, поскольку к Солохе стучится дьяк. Нахваливая достоинства несравненной Солохи, дьяк вынужден залезть в третий мешок, поскольку является Чуб. Впрочем, и Чуб полезает туда же, избегая встречи с вернувшимся Вакулой. Покуда Солоха объясняется на огороде с пришедшим вослед козаком Свербыгузом, Вакула уносит мешки, брошенные посреди хаты, и, опечаленный размолвкой с Оксаною, не замечает их тяжести. На улице его окружает толпа колядующих, и здесь Оксана повторяет своё издевательское условие. Бросив все, кроме самого малого, мешки посреди дороги, Вакула бежит, и за ним уж ползут слухи, что он то ли повредился в уме, то ли повесился.

Вакула приходит к запорожцу Пузатому Пацюку, который, как поговаривают, «немного сродни черту». Застав хозяина за поеданием галушек, а затем и вареников, кои сами лезли Пацюку в рот, Вакула робко спрашивает дороги к черту, полагаясь на его помощь в своём несчастье. Получив туманный ответ, что черт у него за плечами, Вакула бежит от лезущего ему в рот скоромного вареника. Предвкушая лёгкую добычу, черт выскакивает из мешка и, сев на шею кузнеца, сулит ему этой же ночью Оксану. Хитрый кузнец, ухватив черта за хвост и перекрестив его, становится хозяином положения и велит черту везти себя «в Петембург, прямо к царице».

Найдя о ту пору Кузнецовы мешки, девушки хотят отнести их к Оксане, чтоб посмотреть, что же наколядовал Вакула. Они идут за санками, а Чубов кум, призвав в подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату. Там за неясное, но соблазнительное содержимое мешка происходит драка с кумовой женой. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Когда же Чуб, вернувшись домой, во втором мешке находит голову, его расположенность к Солохе сильно уменьшается.

Кузнец, прискакав в Петербург, является к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку, и, прижав в кармане черта, добивается, чтоб его взяли на приём к царице. Дивясь роскоши дворца и чудной живописи по стенам, кузнец оказывается перед царицею, и, когда спрашивает она запорожцев, приехавших просить за свою Сечь, «чего же хотите вы?», кузнец просит у ней царских ее башмачков. Тронутая таковым простодушием, Екатерина обращает внимание на этот пассаж стоящего поодаль Фонвизина, а Вакуле дарит башмачки, получив кои он почитает за благо отправиться восвояси.

В селе в это время диканьские бабы посередь улицы спорят, каким именно образом наложил на себя руки Вакула, и дошедшие об том слухи смущают Оксану, она плохо спит ночь, а не найдя поутру в церкви набожного кузнеца, готова плакать. Кузнец же попросту проспал заутреню и обедню, а пробудившись, вынимает из сундука новые шапку и пояс и отправляется к Чубу свататься. Чуб, уязвлённый вероломством Солохи, но прельщённый подарками, отвечает согласием. Ему вторит и вошедшая Оксана, готовая выйти за кузнеца «и без черевиков». Обзаведшись семьёй, Вакула расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта, да «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».