ФОТОКАРТОТЕКА

ОТ РОДНЫХ

«Трудно поверить, что автору этой книги 20 лет, - писал А.В.Луначарский в предисловии к сборнику стихотворений Анны Барковой “Женщина”. - Трудно допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии ничего не лежит в ее основе. Ведь, в конце концов, это значит, что в основе книги лежит только богато одаренная натура».

Анна Александровна Баркова родилась 16 июля 1901 г. в местечке Ямы города Иваново-Вознесенска, Владимирской губ., в семье

…приволжских крестьян, изменивших

Бунтовщице, родимой реке.

Прокляла до седьмого колена

Оскорбленная Волга мой род.

Оттого-то лихая измена

По пятам за мною бредет.

Анна была пятым - и единственным выжившим - ребенком в семье. Десяти лет она поступила в гимназию М.И.Крамаревской, где служил швейцаром отец, А.В.Борков (так! - О.П.). В 12 лет, во 2-м классе стала писать стихи. Дебютировала в местном журнале «Голос учащихся». В 16 лет завела «Дневник внука подпольного человека». Привычку к подневным записям она сохранила на всю жизнь.

В 1918 году была принята в губернскую газету «Рабочий край» хроникером. Заметки о событиях городской и фабричной жизни подписывала криптонимом А.Б-ва, стихи - псевдонимом Калика Перехожая. Одну из первых публикаций сопровождало редакционное предисловие: «Мы предлагаем вниманию читателей стихи Калики Перехожей. Это 16-летняя девушка из рабочей семьи. Многие из ее стихов талантливы и красочны, несмотря на то, что писаны в самых неподходящих условиях для творчества». На клубной сцене Анна играла Йордис в ибсеновской эпической драме «Воители в Хельгеланде».

В «Рабочем крае», при редакторе А.К.Воронском, собрался круг талантливых поэтов. Посетивший в 1919г. Красный Манчестер наркомпрос А.В.Луначарский назвал город, в духе того времени, «новыми поэтическими Афинами». Стихи же А.Барковой выделил особо. В 1921 году он предложил ей свою помощь в издании в Петрограде сборника. Стихи ивановских поэтов стали известны на берегах Невы. Имя А.Барковой появилось в записной книжке А.Блока: «Стихи… А.Барковой из Иваново-Вознесенска - два небезынтересных». Один из критиков обмолвился: «Россия разделилась на Ахматовых и Барковых».

В конце 1921 года Луначарский пригласил Баркову в Москву - В.Я.Брюсов дал согласие на зачисление ее студенткой Литинститута. Однако поэтесса не могла из-за болезни родителей уехать из Иванова. 15 декабря умерла мать, 63-летняя Анна Ивановна. Получив известие об этом, Луначарский ответил: «Стало быть, Вы теперь безусловно можете приехать в Москву. Отца Вашего мы сразу направим в дом отдыха. Вы сможете, вероятно, пару дней пожить у меня… Затем… вступите в Литературный институт, где будете получать паек…». Письмо было отправлено из Москвы 20 февраля 1922 г. - в день смерти 53-летнего Александра Васильевича.

Осиротевшую поэтессу сочувственно встретили и приютили в Москве. Посетив Литинститут, Анна поняла, что учиться там ей нечему. Она поступила на работу в секретариат Наркомпроса РСФСР и прожила в кремлевском Потешном дворце, в квартире наркома, около двух лет.

В марте вышла книга Анны Барковой «Женщина». На улицах появились афиши о литературном вечере в Доме печати 5 мая, на котором «А.В.Луначарский прочтет изданные и неизданные стихи поэтессы А.А.Барковой». На этом вечере ее атаковали «пролеткультовцы». От стрел их Баркову мужественно защищал Борис Пастернак.

В конце лета Луначарские уехали в Кисловодск. Отвечая на одно из писем Барковой, Анатолий Васильевич писал: «Я очень верю в ваше будущее, Анюта, но, пожалуйста, не нужно ни лихорадочных мечтаний о том, чтобы сразу стать солнцем русской литературы, ни нелепых воздыханий о новой форме. Ходя ночью по Кремлю, думайте лучше о новом сюжете. Новый сюжет вот ключ к шедевру, когда человек талантлив. Действительно новый, сильный, многогранный сюжет, а остальное приложится».

В письмах ивановским друзьям, делясь впечатлениями о столичной жизни, она сетовала на то, что нередко случается выслушивать такое, о чем «пакостно говорить»: будто бы, живя «у Луначарских в хорошей квартире», она оторвана от действительности, не видит «нужды, недовольства рабочих» и пр.

«Бесполезно доказывать этим обывателям, что я живу вовсе не так уж великолепно, что Луначарский вовсе не так уж катается на автомобилях, что он работает по 18 часов в сутки, что многие “власти”, “самодержцы”, как величают их обыватели, заболевают от переутомления нервным расстройством. Бесполезно доказывать, п[отому] ч[то] обыватели видят только икру, к[отор]ую едят наркомы, и автомобили, на к[отор]ых они катаются».

В 1923 году семья Луначарских распалась. Анатолий Васильевич вступил в новый брак с артисткой театра и кино Натальей Александровной Розенель. Анна Александровна с детьми осталась жить в кремлевской квартире. Новая семья некоторое время довольствовалась казенной дачей на Воробьевых горах. Потом нарком получил соответствующую рангу квартиру в Денежном переулке, а А.А.Баркова переселилась в дом № 26 по Трубниковскому переулку, в квартиру № 13, на правах угловой жилицы профессорской семьи. Тогда же она поступила на службу в «Правду», по старой памяти - судебным хроникером. Стала членом Всероссийского союза поэтов.

На родине поэтессы пристрастно следили за перипетиями ее московского бытия. Ивановский летописец А.Е.Ноздрин в октябре 1927 г. записал в дневнике: «Видел Елену Дубенскую <…> Рассказывала она о мытарствах Анны Александровны Барковой, у которой жизнь и ее литературная деятельность по-прежнему проходят с большим надрывом, спит она на каком-то сундуке в коридоре квартиры Мороховца, это ее физическое место в Москве, а моральное еще, пожалуй, и хуже сундука.

За счет своей некрасивой внешности она слишком усилила свое внутреннее содержание, и […] этим заставила на себя смотреть как на женщину большого и, пожалуй, чисто мужского ума, к тому же еще и иронического.

Но ирония ее, к сожалению, касается не только отрицательных сторон нашей жизни, но и положительных, она как бы перерастает современность, обгоняет ее, что у нее вкладывается и в ее литературные произведения.

Написала она “Серое знамя”, попыталась, было, его пристроить в “Новом мире”. Полонский рассказ нашел написанным сильно, но… за этим “но” последовало обычное - “идеологически он нам никак не может подойти”.

Не то чтобы у Анны Александровны был сдвиг куда-то назад, а наоборот, ее образ мыслей анархический и такого своеобразного понимания анархизма, что уже для нее и “Новый мир” стал “Старым миром”, она идет дальше Москвы, и за это ее Москва не кормит.

<…> Анна Александровна создана и для театра, пьесу ее “Настасья Костер” считают вполне достойной для театра, а новая ее пьеса едва ли где найдет и театр, хотя бы он и был самый революционный. Слишком остра тема ее пьесы: оплодотворение человеком обезьяны. Но, как говорят... , пьеса Барковой с литературной стороны так же блестяща, как и ее “Стальной муж”. У нее и в этой пьесе сказывается какая-то большая литературная культура, европеизм, не кочевряженье наших модных литераторов - художников, а настоящее человеческое слово и большое мастерство».

«...В декабре 1934 г. я попала в циклон, - писала Анна Баркова Н.С.Хрущеву летом 1956 г., - и в числе других тысяч людей была арестована после убийства С.М.Кирова. Следователь <…> чтобы ошарашить меня, инкриминировал мне намерение совершить террористический акт против И.В.Сталина. Цели он достиг. Я была ошарашена. В отчаянии я спрашивала себя:

Неужели здесь всерьез убеждены, что женщина, не имеющая представления ни о каких организациях, ни о какой подпольщине, не умеющая владеть оружием, может возыметь намерение “убить Сталина”?

“Террор” оказался блефом, но ОСО приговорило меня к пяти годам лагерей за два стихотворения мои собственные, найденные у меня при обыске, и за переиначенные, искаженные секретным сотрудником разговоры».

2 марта 1935 года она подала заявление на имя наркома внутренних дел Г.Г.Ягоды: «…Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания. Жить, имея за плечами 58[-ю] ст[атью] и тяжкое обвинение в контрреволюционной деятельности, слишком тяжело. Спокойно работать и вернуться к своей профессии писателя, что было для меня самым важным делом в жизни, будет невозможно. 19-2/III-35 г. А.Баркова».

Просьба арестантки не была удовлетворена, и она «прочно засела в места заключения. В 1939 г. освободилась. Годы войны провела в Калуге, на учете в МВД, работая уборщицей в школе и подметая улицы. В 1947 г. новый арест, в 1956 г. - освобождение. В 1957 г. реабилитация по двум делам и… арест».

«26 декабря этого года буду праздновать тридцатилетний юбилей репрессий, как заслуженная советская арестантка», - писала она К.А.Федину.

30 октября 1965 г. Секретариат Союза писателей СССР, рассмотрев «заявление реабилитированного литератора т.Барковой Анны Александровны», постановил:

«Поручить Литфонду СССР:

а) выплатить А.А.Барковой в связи с ее реабилитацией 300 (триста) рублей;

б) предоставить А.А.Барковой путевку в Дом творчества Голицыно сроком на 1 месяц за счет средств Фонда».

В декабрьские дни в Государственной центральной театральной библиотеке была открыта выставка, посвященная 90-летию А.В.Луначарского. Среди экспонатов, предоставленных тогдашним ЦГАЛИ (ныне - РГАЛИ), были и рукописи Анны Барковой - фантазия «Барковетта» и стихи: «Великое счастье», «Оскорбление» («Я не буду трусливым зайцем…»), «Ненависть к другу» («Болен воскрешающим недугом…»), «Добровольный плен» («С безумной головой…») и др. Знала ли об этом поэтесса?

«Заслуженной арестантке» нашли комнату в коммунальной квартире на ул. Качалова, но там она не ужилась с соседями и переселилась на Суворовский (Никитский) бульвар в д.12, кв.43. Возможно, что и по этому адресу жительство ее было бы непродолжительным. К счастью, в 1970 г. в квартире, следом за А.А.Барковой, появилась еще одна новоселка, Наталья Пантелеевна Вознесенская. Участливая к нуждам других и имевшая опыт по улаживанию коммунальных конфликтов, она взяла под опеку немолодую соседку, «толерантность» которой была основательно подпорчена тридцатилетним кочевьем по ОЛПам и случайным конуркам. Важным достоинством дома на Суворовском была близость к Дому книги на Калининском проспекте - возможность если не купить, то полистать книжные новинки, пообщаться с читающими людьми.

Литфонд не забывал о ней. Среди голицынской корреспонденции стали появляться письма, надписанные детским почерком, - от Риты Вознесенской. Дружба их увенчалась десятитомником Ф.М.Достоевского - подарком автора «Признаний внука подпольного человека».

Скончалась Анна Александровна 29 апреля 1976 года. Урна с прахом ее покоится в колумбарии Николо-Архангельского кладбища. На беломраморной доске, установленной земляками-ивановцами, - эпитафия: «Вольный ветер меня оплачет…»

101-я годовщина со дня рождения А.А.Барковой была отмечена презентацией тома ее «избранного» - «…Вечно не та» (М., 2002) в Центральном доме журналиста (быв. Дом печати) на Никитском бульваре, в зале, где 80 лет назад нарком Луначарский представил москвичам молодую поэтессу и ее первую книгу.

Изучение жизни и творчества Анны Барковой стало темой научных конференций в Ивановском и Калужском университетах. К 110-й годовщине поэтессы издана монография о ней Катрин Бремо (Франция), часовую передачу посвятила юбилею и русская редакция радиостанции «Свобода», в цикле «Поверх барьеров» Ив.Толстого.

Анна Баркова

Барковетта

(фантазия)

Посвящается с восхищением и любовью Кузьме Пруткову.

Смотри в корень!

Если у тебя есть фонтан, заткни

его; дай отдохнуть и фонтану.

Предисловие

Великий учитель, моя маленькая птичка душа перекликается с тобой, орлом, через полстолетия. Какчасто твои афоризмы благовонным маслом умащали мое сердце в тяжелые годины жизни. Я вижутвой дивный лик с горделивым и ясным челом, и не без ощущения тихого счастья приветствую взеркале очи, по глубине выражения, сходные с твоими, и упрямые кудри, царствующие нанепоколебимо уверенной голове. Я нетвердую ногу подняла, дабы опустить ее на первую ступенькулестницы мудрости. Ты сверху благосклонно киваешь мне, ободряя на тяжкое восхождение. Я иду,о, учитель!

Только избранные не забыли в наш век социальных потрясений, что несмотря на всякиеэкономические факторы господина Карла Маркса, бесчиновного человека, не имевшего ни одногоордена, в мире изначально сосуществуют добро и зло. И борются между собой, и зло посрамляется,но воспрядает вновь, подобно недоброму порочному коню, и пребудет эта борьба до скончаниямира.

Моя фантастическая сказка есть быль, ибо, что есть сказка? - Быль, обросшая шиповникомпреданий, как развалины обрастают шиповником не переносным, а буквальным.

Барковетта - дух зла. Да прислушается человечество к яростным воплям этой заблудшей души исделает из предпосылок соответствующие выводы.

Там, где моей ничтожной изобразительной силы не хватало, я прибегла к афоризмам бессмертногоучителя, кои напечатаны курсивом.

Отдаю себя и свой труд на судилище мира.

Если тебя спросят: что полезнее солнце или месяц?

ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем,

когда и без него светло; а месяц - ночью.

Но солнце светит и греет; а месяц только светит, и притом в лунную ночь!

В покои королевы Анны1 в проклятый деньвошла она, с волосами цвета ада и душой, неуступающей в окраске волосам. Звали ее - Барковетта.

Не в средние века происходило это - в наши дни, когда на земной планете живут королевы, не коронующиеся в храмах, но рождающиеся уже с готовой короной.

Не короной территориальной, но короной духовной.

Такова была королева Анна.

Дни ее уподоблялись морю в пышном, плавном и величавом течении. Всех принимает морская грудь, всех одинаково лелеет и одинаково выбрасывает на берег.

А иных и потопляет, ибо только Христос мог безнаказанно переходить божеской стопою, и то неморе, а озеро.

Но русская пословица говорит: замутил море падóгом (простонародное имя - палки). И вот дух зла, Барковетта, падóгом своей неистовой злобы, замутила море царствования королевы Анны.

Терпение - добродетель, увы, не одних ангелов; пример Барковетты показывает, что и демоны обладают в высокой мере этой добродетелью; но добродетель, направленная на другие цели, есть порок.

Около двух лет жила Барковетта под кровом королевы Анны и таила под маской вспыльчивой резвости адские силы.

Королева Анна мудро и кротко поучала:

Величие заключается в счастье, в гармонии. Будь счастлива, люби мир и величие осенит твоюголову.

Слова мудреца подобны лимонаду, который тянешь через соломинку в жаркий летний день, и охлаждаешь тем неразумный пыл духа и тела.

Но Барковетта жаждала напитка пламенного, как горн Вельзевула, оскверненного, как кровьгрешников, и безумного, как Бедлам. Не охлаждал чистый лимонад речей королевы 1000°температуры обреченной души. Только величие низкое влекло помыслы Барковетты, низкое величиеи пресмыкающееся сладострастие. Первенства, добытого темными путями, искала она, и замыслилаее алчная хитрость овладеть добром, воссесть на его престоле и - сокрушить прихотями, неимеющими имени, мир.

Много друзей вращалось поденно и понощно вокруг королевы, поистине это была планета смногими спутниками. Но лучшими и первыми были: черная, но светлая дама, ибо называлась она -Клэр; черная, но блистающая дама - Нинон; черная, но в неисповедимом вечном кружении,перпетуум мобиле, преобретавшая невыносимое для глаза сверканье - Эсфири многие другие. Извсех одна Барковетта внешним тленным, физическим обликом - не черна, но ярка, красна, пурпурна.

Не сравнивайте с солнцем рыжего человека и помните: зло прячется под алую оболочку, ибо наивно полагает, что в черной его узнают все. Итак, черные люди - светлы, люди белокурые - высоко духовны, и рыжие - носители пороков, предательств, убийств.

И два ребенка, еще не вполне сформировавшиеся планетки, росли и округлялись на небесахкоролевы Анны: смуглый Анатолий2 и молочно-белый Базилюк.3

Душа второго уподоблялась легкому радостному облаку, соответственно ветру и освещению менялаона форму и цветовую игру. Розовела под солнцем и млела стройным пажем под формирующимипальцами теплого мудрого ветра королевы Анны. Барковетта скоро запечатлела геенскимвосприятием эту особенность души ребенка, и предвосхитим события: впоследствии багрянымосвещением мрачно пронзила вышеупомянутое облако, коверкающим ветром низменныхинстинктов придала ему форму гармоническую и 1000° температурой извлекла из него серныедожди.

Барковетта не могла ненавидеть доброе начало; о, нет! Она любила его; бессильно подскакивало ее сердце в желании сравняться с бесконечностью и, может быть, перепрыгнуть через нее.

Вечерами королева сидела на кресле у камина, покорно согревающего ноги властительницы; языки пламени играли с фантастическими мечтами Анны; она говорила медленным и даже в грациозности, торжественным голосом:

Я сижу здесь; я царствую; а там на улице - люди; мы дружим; там кипит борьба; здесь - всегармония; там - все смерть…

Барковетта змеей свивалась у ног королевы. Ад вопил в ней: «О, если бы мне уничтожить светлое царство! Если бы пустить в преисподнюю соблазненное добро в водопаде удушливого дыма!».

Чуткая душа королевы смутно постигала, словно в тумане, зловещие надежды, обитавшие под кровавым покровом волос нового друга, и она кротко говорила:

Удались, дорогая. Клэр - моя тень; она может здесь присутствовать, потому что я ее не ощущаю.Ты же слишком особенная, видная. Это несколько раздражает меня.

С глухим проклятием и ворчанием зло уползало из комнаты.

На башенной вышке, под вой зимней метели, раскупоривала Барковетта бутылку элексира сатаны и услаждалась, и ослепленная вожделением к власти и гордости, вызывала мир:

Кто подобен зверю сему? Приходи сразиться со мной. Я овладею миром, насыщу его нездешниминаслаждениями и наслаждениями убью его! Кто подобен мне? О, королева Анна! Королева Анна!Дочь Луны победит тебя, дочь Солнца!

Бутылку с последними каплями элексира выбрасывала она на крышу, и несчастный метельщик, находивший ее, выпивал губительные капли и смертельный покой или, вернее, смертное беспокойство, ибо душа его немедленно ввергалась в ад, обретал на мостовой двора, куда он скатывался с крыши непосредственно после удовлетворения жажды.

Одержимая духом веселья и ярости, шла Барковета в метель и ожидала трамвая. Трамвай не шел и рядом с ней замерзали люди; при ее взгляде переходящий через дорогу попадал под лошадь; торговка роняла лоток с пирожками в грязную снежную мешанину; курящий папиросу совал ее зажженным концом в рот.

Но разве этим утолишь сознательное, ненасытное зло?

Тому, кто хочет предвидеть состояние погоды, советую брать прислугу с ревматизмом.

Если бы не было портных, как бы мы различали разные ведомства и учреждения?

Серный дождь хлынул и лил непрерывно с ноября 1923 по конец февраля 1924 года.

Зло может вступить в борьбу и победить лишь одно доброе начало, но не два таковых же.

С приходом Драгоценного в Замок, терпение Барковетты с оглушительным треском лопнуло.

О, я, медлительная! Бестолковая, нерачительная посланная тьмы, к чему я тянула время! ВотОрмузд4 прислал подкрепление. Ариман5 же не подает никаких признаков жизни. И я однапринуждена биться на два фронта.

Драгоценный также был темен, но сиял светом, отвратительным для взора Барковетты. Рыбакрыбака видит издалека, и две светлые воли немедленно соединились. Драгоценный впал в морекоролевы Анны, как Волга впадает в Каспийское.

Некогда на апостолов сошел Святой Дух, и они сразу познали языки мира. Драгоценный и королева Анна говорили языком, непонятным Барковетте, лишенной Духа Свята.

Погружая с высшим вдохновением взоры во взоры, они произносили:

Je t"aime, Anna!

Je voulais t’embrasser.

Non, mon chéri. Je ne laisser pas.

Pourquoi, mon ange?

Non! Non! Non! Mon roman c’est mon amant.

Mois, je t’aime.

Mon travail c’est mon amant.

Мудрость этих речей ускользала от Барковетты, прикрытая, как покрывалом Изиды, священным,недоступным ей языком.

И напрасно королева растолковывала Барковетте смысл бесед, напрасно расшифровывала фразы, запертые священным ключом, Барковетта не понимала и проникалась жаждой мести и ненавистью.

Она следовала по пятам за Драгоценным, обливала его чаем, топала на него ногами, но жалкие уловки зла - тлен перед всеобъемлющей дипломатией добра.

Хитрую, чисто асмодеевскую по злодейству мысль выносила в чреве мозга Барковетта.

Но провокатор - это бесчестный торговец, шепчущий на ухо покупателю, что у соседа дурной товар. Покупатель, введенный в сомнение, колеблется, собирается купить товар у клеветника; но, рассмотрев качество, бьет лжесвидетеля палкою, ибо товар у него хуже, чем у соседа.

Барковетта решила ослепить всех и уверить, что Драгоценный есть посланец Зла, и что ей, избраннице сил, правящих миром, необходимо и должно вести с ним борьбу.

Многие вняли шепоту соблазна и поверили, даже друзья королевы: темная Клэр и темная,сверкающая в непрерывном движении Эсфирь. Поверили и отреклись от Драгоценного и испыталиразочарование в своей любви к королеве. Несчастные! Радоваться должно было бы им, ибо притокновых вод обогащает море, но в преданности люди нередко достигают глубин предательства. Маловерят и слишком боятся опасностей, грозящих любимому.

А Барковетта ликовала и собирала, как дьявольский виноградарь, богатые плоды своего посева.

Добро - чисто; не сразу сообразило оно, откуда донесся запах паленого. Драгоценный беспомощноподдерживал нижнюю часть туалета, сваливавшуюся с весьма похудевшей неудобосказуемой частитела, втянул щеки и широко раскрывал умоляющие о пощаде глаза. Только мудрость королевы Аннымигом вскрыла создавшуюся ситуацию. На ненависть она ответила любовью: она заподозрила, чтоБарковетта есть то, что она есть, т.е. злой дух. И, о, хвалите мудрость, поры коей пропитанылюбовью, или любовь, поры коей пропитаны мудростью!

Королева решила разом убить трех зайцев. Музыка успокаивала грешного Саула, может онауспокоить и самого сатану. Двух видов музыка существует во вселенной: адская и райская. Дабыудостовериться окончательно - злой дух Барковетта или просто человек грешный, слабый, но ещеподдающийся исправлению, и, буде она такой человек, то помочь ей взлететь на крыльях поэм спогибельного аэродрома греха, и назначила королева испытание:

Драгоценный пишет мне поэмы, пиши и ты. Только неустанным, вдохновенным и напряженным творчеством можно добиться моей любви.

Состязание мироада и мирорая

1. Поощрение необходимо писателю, как канифоль смычку виртуоза.

2. Если ты бросаешь камешки в воду, смотри на круги ими образуемые. Иначе такое занятие будет пустой забавой.

В первых же песнях Барковетты подземно загрохотало звериное basso (низкий, мужской голос, бас— итал.) и засвистела подколодная змея. Драгоценный же в голубое бархатное море тишины сыпалнеиссякающие жемчуга и солитеры.

Причудлива фантазия природы! Солитером называется и червь, обитающий в кишках человека, и драгоценнейший из камней. Правда, солитер только на французском камень, по-русски же, это просто солитер.

Лилась музыка Драгоценного в уши Барковетты, как святая вода на ведьму. Все тело грешницысодрогалось, зубы скрипели, глаза скосились к носу. Смотрите, впрочем, к нашему случаю, оченьподходящее описание в гоголевской «Страшной мести».

Наконец пришел черед ей изрыгать свои рифмованные хулы; она побелела, как меньшевик, глазамипожелтела, как II Интернационал и - начала.

Оцепенение, молчание, ужас. Все взгляды обратились в углы, на переносье соседа, на окурки на полу. Но на противоестественного певца, на ожившую химеру страшились обратиться они. И только королева Анна властно, сурово и бестрепетно входила очами в лабиринт отверженной души и только королева Анна заметила, что не настоящий, человеческий, мясной влажный язык шевелится во рту Барковетты, а острый красновато-бурый извивающийся язычок пламени.

Мгновение - и королева узнала все. А знать значит овладеть. Она вызвала на помощь небесную музыку Драгоценного и дьявол мог корчиться, сколько ему было угодно.

Барковетта в смятении вышла из дома.

Морозная ночь и небо, усыпанное звездами, уподоблялось груди заслуженного генерала.

Но в сердце, которое не пропускает лучей солнца, проникнет ли, протянется ли слабая ниточка звезды?

Барковетта блуждала по улицам, заходила в дома. И люди в домах багрянели от ее заклятогоприсутствия. Юноши и девушки, как мотыльки на огонь, летели на ее исступленные страсти, и неподозревали в невинности своей, что огонь этот адский. И под мерзостные песни плясали содомскиетанцы: канкан, кэк-уок и фокстрот и в каждом подергиваньи ноги и бедер отдавали душу черту. АБарковетта радовалась в молчании, ибо даже геенское великое проходит в безмолвии.

Но никакая радость, никакие белокурые девушки, нежной игрой извергнутые из объятий кротости, целомудрия и чистоты, и ввергнутые ею в объятия хамелеонического безумия, не заглушали в душе Барковетты сознания позорного поражения!

Как я не сумела превратить это ясное море, этот холодильник разума, в кипятильник ядовитых сернокислых страстей. Как в состязании с Драгоценным я осмеяна, унижена, отвержена! Нет же! Победа, призываю тебя! Отец мой, дьявол! Помоги мне!

Никто не обнимет необъятного

Поздно ночью Барковетта силой неописуемых заклинаний вызвала Отца Зла.

Трудно Диаволу материализоваться, ибо, несмотря на общепринятое мнение, первый отец материиесть Господь Бог, создавший мир в шесть дней, согласно Библии, или в шесть периодов, согласносовременным научным воззрениям, что одно и то же; дни праотеческие вмещали в себе наши века,Дьявол же лишь отчим материи, вступивший в незаконный брак с Душой мира, Евой, соблазнившийее на измену супругу Богу.

Итак, Сатане трудно материализоваться, поэтому перед Барковеттой предстали только глаза Сатаны,бесцветно серые, бледные, неподвижные.

Ты должен помочь мне. По правде говоря, я всю жизнь заключала с тобой невыгодные сделки. Япродала часть души за одного человека с золотыми зубами, хриплым голосом и пятью человекамидетей6. Ты меня надул, этой ничтожной уплаты я не получила. Несколько десятин затем я сдала тебеза другого человека с пухлым лицом, седыми волосами и баритоном7 - ты меня вновь надул, и мнепришлось аннулировать договор.

Барковетта стукнула кулаком по столу.

А история с дамой, у которой молодое лицо и темные седеющие волосы! И здесь ты оказалсябесчестным! На этот раз я требую выполнения обязательств! К тому же, и дело, задуманное мной,всецело в плане адской идеологии. В твоих же интересах, чтобы зло одерживало победу. Я требуюпомощи для сокрушения королевы Анны и Драгоценного. Ты согласен?

В глазах появилось выражение одобрения и полного контакта. Вслед за этим они исчезли. А Барковетта по странной, злостной прихотливости своей натуры, подняла гвалт. Она уверила весь дом, что видела галлюцинацию, что была погружена в ужас, что она боится сойти с ума. Сатанинскими губами она впивала валерьянку и лязгала зубами по рюмке.

Королева Анна вновь усумнилась:

Может быть, Барковетта не злой дух, а просто больное неврастеническое существо. Может быть,даже, этой девушке необходимо выйти замуж, и она излечится!

Рыжие, безмерно хитрые глаза поймали неводами взглядов золотую рыбку колебания и неуверенности в душе королевы. Успокоительным массажем покорно наивных речей сумела Барковетта усыпить опасения добра, и когда добро заснуло, зло зашныряло по его владениям.

Невинная душа первая пала жертвой Барковетты.

Учитесь, юноши. Науки сокращают вам опыты быстротекущей жизни, - вполз в хрупкие,податливые уши Базилюка змеиный шепот.- Ты -мал, взрослые - твои исконные враги. Лучшие,наиболее интересные науки они скрывают от тебя. Вырывай у врагов сам их науку. Я дам тебесредство к этому. Знай, взрослые своей тайной, сокровенной и наиглубочайшей наукой занимаютсяпод строгим секретом, в запертых комнатах… До остального ты додумаешься сам.

Несколько дней мучился ребенок над грозной проблемой, потрясшей его несформировавшийся мозг. Но пути Диавола столь же неисповедимы, как и пути Бога, и не слабой воле человека, в особенности ребенка, изменить эту неисповедимость. Не обратился за материнской помощью к королеве мальчик, не попросил объяснения науки, а последовал коварному совету и додумался сам. Так Барковетта повторила историю первого грехопадения Адама с древом познания добра и зла.

Однажды, в комнате королевы, в ее отсутствие, он забрался под царственное ложе и, затаив дыхание, ждал. Юноши и дети, любознательность - лучшее украшение ваше, но да занимает она подобающее место на скамьях возвышенных университетов и институтов, а не корчится под кроватями.

Вошли королева и Драгоценный. Ибо мы сами не сведущи в наивысочайшей из наук, мы не можем сказать, в чем она заключается. Заметим только, что введенный Барковеттой в искушение ребенок ничего не познал, ничему не научился. Если простит нам читатель заключение профана, мы заметим, что, очевидно, высшую из наук можно изучать только лежа на кровати, но не лежа под кроватью.

Королева слышала шорохи и вздохи, но приписывала их мышам. Наконец, нечто заподозрила и извлекла соглядатая из крова.

Привлеченная шумом, в дверь вошла Барковетта. Королева объясняла ребенку основы морали:

Дитя мое, подглядывать и подслушивать - позорно. Соглядатаев не уважают, их бьют. Ибо тайнасвященна и нельзя подсматривать, как она, сбросив покрывало, любуется сама собой.

Барковетта дерзко перебила королеву:

Пусть дитя учится; это задача его жизни. Мопассан не возмущался бы по этому поводу, а создал бымудрую новеллу. (Мопассан был нечестивейший автор, сошедший с ума от разврата иневоздержанности.)

Возмущенная владычица тоном мягким, но не лишенным стальных нот, изгнала прочь с глаз своих и частью - из сердца Барковетту:

Уйди, развратница. Я давно наблюдаю за тобой: ты гибнешь, ты впадаешь в суемудрие, лицемерие,зависть, ненавистничество и ничтожество. Уйди, я лишаю тебя благоволения моего. Дитя, душукоторого ты осквернила, я прощаю, ибо не ведает оно, что творит. Тебе же нет прощения.

1. Земной шар разделен на несколько частей, очень интересных. Эти части, в свою очередь, имеют свои части, тоже не менее любопытные.

2. Каждая часть земли к чему-нибудь близка и от чего-нибудь далека.

3. Прищурь глаза и ты сможешь смотреть на солнце.

4. Чужой разум - это обкуренная трубка. С одной стороны, в нем есть достоинство - это его обкуренность, что дорого истинным курильщикам; с другой стороны - смотри, не имеет ли человек, обкуривший ее, прилипчивых болезней.

Апокрифические предания говорят: и Диавол некогда воспоет осанну; а наше мнение: всяк сверчокзнай свой шесток, и не может Сатана браться за ремесло Бога.

Зло необходимо. И премудро устроил Создатель мир! Когда обезумевшее зло возжелает творить добро, из добра все-таки получается зло.

Барковетта раскаялась и в ослеплении решила сама заменить демонскую сущность ангельской. И чтож? От ее поцелуев на лицах запечатлевались желто-синие пятна тления; от поднесенных ею яствпучило животы и люди катались в коликах; от ее нежного шепота в ушах оставался звон, стукугарных молоточков и продолжительная глухота. А подвязки цвета игумены, подаренные еюкоролеве в день рождения, злостно, настойчиво и коварно отказывались поддерживать чулок. Ипримечательно, в какие моменты? В моменты особого просветления королевы, когда она изрекаланезабываемые поучения, когда она занималась моралью, политикой и искусством.

А на выпуклом челе Барковетты невидимая рука огненным перстом начертала ее мене, мене, текел,перес:

Не пользуйтесь добрыми делами сего человека; они гибельны.

С этих пор Барковетта начала носить огненную повязку на лбу.

Только два человека могли безнаказанно приближаться к Барковетте и даже, как это ни покажется чудовищным, любить ее.

Это были - мать королевы, преклонных лет, поклонявшаяся доброму, простому, наивному Богу, и упорно отвергавшая существование зла.

Пустое это. Все добрые и хорошие. Вот никогда ни о ком не скажу плохого. И Барковетта такаямилая хорошая, умень, в общем.

Королева кротко замечала:

Мама, ты забываешь... А слова, прикрытые красной повязкой...

И полно, Анюта. Напала на девочку. Все пустое. Выдумки. Какие слова? Все это воображение. Унас в Пошехонье была знакомая. У нее тоже были слова на лбу. И все думали, что это написано:«фунт мяса гривенник». А у нее потом оказалась рожа. Приложила мелу с красным сукном, и всепрошло. Только я думаю, что у Барковетты - рак. Надо есть больше кислой капусты. Эторассасывает.

Часто за чаем Барковетте приходилось снимать повязку и демонстрировать божью кару. Ееповорачивали, изучали, давили лоб пальцами, щипцами, ножом. Королева уверяла, что это слова, амать королевы твердила, что это рак и слов никаких нет.

Другим человеком, любившим Барковетту, был юноша двадцати лет, художник, стоявший вне добра и зла, в блаженном состоянии неведения. Он называл Барковетту сестрой, писал ее портреты, исполнял ее приказания. И все без малейшего вреда для себя.

Гибель Барковетты.

Жизнь нам дана для того, чтобы мы могли

приготовиться к смерти.

Зло вновь вернулось к себе. Барковетта блуждала с повязкой по улице, делала добрые дела и срывалаповязку перед облагодетельствованным с хохотом яростного издевательства. Трепещущий беднякпадал в обморок, по прочтении роковой надписи. Затем терял жену, или же приобретал тещу, доэтого проклятого случая пропадавшую без вести, лишался службы и в то же время получал приростсемейства, часто двойнями и тройнями.

Облагодетельствованного Барковеттой коммуниста исключали из партии, из профсоюза, заключали в тюрьму, лишали прав гражданства и т. д.

В городе началась паника.

Усердствовали священнослужители, к которым наиболее часто устремлялись милости Барковетты и которые, увы, не устрашались даже предостерегающих словес на челе дателя, а принимали все трепещущими руками. На тайных собраниях верующих они проповедовали:

Братья и сестры, пришел Антихрист. Вот к чему привело пятилетнее царство извергов и атеистов,посягнувших на священную особу мученика государя. Молитесь, братие! Обходите узилища иучреждения врагов рода человеческого: Совнарком, Цеки и Чеки. Антихрист помечен краснойпечатью, красной повязкой и красными волосами. Красное - цвет социализма.

Дело дошло до того, что возбужденные верующие перебили стекла в одном из узилищ, в отделении гражданской милиции, где протрезвлялся некий бывший граф, питавшийся подаянием. Он тоже прельстился, верный прежнему легкомысленному отношению к знамениям, и принял деньги от Барковетты, пропил их и был убит в узилище каменьями, которыми выбивали стекла озлобленные православные.

Во время одной из филантропических прогулок Барковетты, когда от нее, как некогда от Данта во Флоренции, шарахались с криками:

Батюшки! Не берите от нее деньги! Это - антихрист! - к ней подошли два дюжих милиционера,сорвали повязку и с торжествующим воплем:

Она! - повлекли, куда следует.

В мрачном доме на Лубянке Барковетту допросил быстрый комиссар в кожаной тужурке и галифе:

Ваше имя - Барковетта? Вы ведете злостную контрреволюционную агитацию в форме поддержки ираспространения отживших религиозных предрассудков?

Нет! - мрачно ответила Барковетта.

Вы называете себя Антихристом. Вы сделали себе печать на лбу, уверяете, что это печать - от рукиБожией, и тем возбуждаете население против Советской власти, цель которой разрушить всеинституты, клонящиеся к порабощению трудящихся. Вы агитировали за перебитие стекол в 5-мотделении рабоче-крестьянской милиции, во время производства коего был убит гражданинХолмский, находившийся там для протрезвления.

Я даже не знала, что там перебили стекла.

Ваши запирательства бесполезны и только ухудшают дело. Чистосердечное же признание привелобы к смягчению наказания. Вы обвиняетесь в том, что совместно со священниками Воскресенским,Введенским и Знаменским готовили контрреволюционный заговор с целью свержениясамодержавия8 и возвращения одного из рода Романовых на престол.

Ничего не слыхала об этом.

Вы являетесь головой заговора. Вы появлялись в разных местах города, раздавали деньгиразличным лицам и вели религиозную пропаганду. У нас имеются достоверные сведения, что Выбыли в связи с белогвардейскими организациями в Париже и Чехословакии, откуда и получалисредства и инструкции. Вас наняли, так сказать, чтобы Вы изображали Антихриста и темподготовили почву для восстания. Вы хотели сыграть на темных инстинктах масс.

Позвольте... Но я раздавала гроши.

По мере рассказа Барковетты комиссар багровел, кряхтел, выкурил 50 папирос, хватался за наган. Наконец он сверху донизу разорвал свою кожаную куртку и вскочил:

Довольно! Я - марксист! И меня Вы этими грубыми бабьими выдумками не проведете! ТоварищБолотов!

Здесь, товарищ комиссар!

Принесите два ведра воды, горячей и холодной, серого мыла, мочалку и позовите еще троих.

Слушаюсь, товарищ комиссар.

Барковетту усадили на стул. Двое здоровых красноармейцев схватили ее за руки, а двое других принялись мылом, кипятком и мочалкой смывать с чела ее надпись Всевышнего.

Двадцать четыре часа, тридцать семь минут и одиннадцать секунд терли ей лоб, сменяясь черезкаждый час, красноармейцы. Восемь комиссаров смотрели на эту поистине танталову муку, норезультатов никаких не дождались, или, вернее, результаты были потрясающие. Барковетта храниламолчание мученика, сжигаемого на костре. Лоб ей разодрали до черепа, лилась уже черная кровь, нонадпись сияла нетленная, непоколебимая, во всеоружии сокрушительных букв.

Восьмой комиссар не выдержал:

К черту! Уведите эту бабу! К черту! К черту! К черту! К черту! К черту!..

Он сошел с ума, его свезли в лечебницу. Дар слова оставил его, он кричал беспрерывно третьи сутки только два слова: «К черту! К черту! К черту!» - и на исходе третьих суток испустил дух. Хоронили его в красном гробу, с похоронным маршем и речами, в которых товарищи отдали должное его терпению, служебной добросовестности и революционному мужеству.

Спи с миром, дорогой товарищ. Мы будем продолжать твое дело!

И они продолжали. Барковетту по двадцать раз в день водили к допросу, на очные ставки со священнослужителями, но дело запутывалось. Пригласили десять специалистов-врачей, пять химиков, трех фармацевтов. И, чтобы ввести в комиссию пролетарский элемент, - одного маляра для определения, каким составом написаны слова на лбу обвиняемой и чем их можно вывести.

После двухнедельной работы со сверхурочными, нагрузочными и прочими, комиссия предъявила секретному отделу протокол обследования лба гражданки Барковетты:

Состав букв, находящихся на лбу обвиняемой, выяснить не удалось, чем уничтожить эти буквы -также осталось неизвестным. Опыт показал, что они остаются, даже если прибегнуть к хирургии.

Один из врачей, пожимая плечами, неопределенно высказался:

Возможно, что эти пятна истерического происхождения. У истеричек и эпилептиков часто можнонаблюдать такие явления. Это называется: стигматизация.

Но почему же эти пятна в форме букв, слов и даже в форме такой подозрительной фразы? -спросил комиссар.

Этого я не знаю. Странная причуда природы.

Экстренные заседания Президиума ГПУ с участием экспертов, членов профсоюза, ЦК длились десятки часов; люди уставали, становились неврастениками, требовали очередных отпусков; ежедневно по нескольку человек увозили в психиатрическую лечебницу. Были допрошены королева Анна и все ее друзья.

После принятия этих крайне важных показаний, ГПУ долго пребывало в состоянии суматохи инапряженности. Заседание длилось всю ночь, в тайне. За три комнаты были заперты все двери. Назаседание был вызван представитель Главвоздухфлота.

Товарищи, исполним революционный долг! Здесь, очевидно, какая-то аномалия природы, но мы неимеем права отпустить эту аномалию гулять по республике и сеять смуту. С этим необходимокончить. События последних дней показали, что обычный способ высшей меры к данному случаю неприменим. Мы возьмем аэроплан у Главвоздуха, какой они нам пожертвуют, из инвалидных, но ещеспособных подняться на значительную высоту и на расстоянии 6000 метров от Земли, расстреляемБарковетту, чтобы избежать осложнений, которые может вызвать ее смерть на земной поверхности.Конечно, при этом рискуют и пилот, и исполнитель приговора. Бросим же жребий. Все товарищи,имеющие отношение к воздушному флоту, должны участвовать в этом...

Из газет:

Потрясающая драма

Упал аэроплан, загоревшийся на расстоянии 6000 метров от Земли, во время учебного полета. Пилоти два пассажира сгорели. Но, даже это - пустяк, по сравнению с последующим. Аэроплан упал всамом населенном квартале города, на крышу семиэтажного дома. В доме с неимоверной быстротойначался пожар. Пожарные почему-то замедлили, пожар перебросился на другие дома. Весь кварталгорит, масса жертв, огонь перебросился в соседний квартал, горят мануфактурные склады,автомобильный гараж, три завода. Убытки и число жертв неисчислимы...

<1923-1924>9

В подборке представлены стихотворения А. А. Барковой 1924-1928 гг., отклоненные редакциейжурнала «Красная новь». Весной 1928 г. в сопроводительной записке к подборке стихотворений,адресованной редакционному работнику, поэту Г. А. Санникову, поэтесса обращалась: «Уважаемыйтоварищ. Посмотрите, пожалуйста, мои стихи. М. б., что-нибудь подойдет для “Кр[асной] нови”.Всего лучшего. Анна Баркова. 4/IV-28 г.» (РГАЛИ. Ф. 1346. Оп. 2. Ед. хр. 6. Л. 11). Вероятно, в этойподборке было и стихотворение «Новая любовь», с авторской датой: 13 февр. 1928 г.; на поле егоавторизованного машинописного текста - резолюция, наложенная членом редколлегии журнала:«Возврат. Вс. Иванов» (см. фото). Небезынтересно, что в том же году это стихотворение, имевшеенесколько авторских названий, было опубликовано в Иванове (Баркова А. Ветхий завет // К«Рабочему краю». 1928. 15 июня. № 14). Ныне это одно из самых известных стихотворенийпоэтессы.

Не найду я твоей могилы,

Седая, горькая мать.

Обещала ты дочери милой

На подмогу из гроба встать.

Не сносишь ты голову рыжую,

Похлебаешь беды и труда,

Только я из могилы увижу

И вскочу, не дождавшись суда.

Ты сама с завода ножевого

Непокорная саблина дочь;

Да у горя шкура ежовая -

Первый друг побоится помочь.

Но шептало сердце проклятое:

Смертный вздох с ликованьем лови!

И был для меня закат твой

Сумасшедшим восходом в крови.

Скрытым взглядом на дочь

враждебно

Смотрела ты со стола.

И меня голова победная

Неизвестно куда завела.

И теперь я нежность дочернюю

Рассыпаю в сорной траве,

И свою седину отречением

Ты кропишь по моей голове.

Ищу матерей и любовников

В ночь, в предрассветную рань.

О несчастной дочери вспомни-ка,

До суда из могилы встань.

Притупилась дочка саблина,

Допьяна хлебнула бед

И тянет руки слабые

Сквозь могильную

землю к тебе.

Размыкаю спутницу-мрачность,

По сельским бродя кабакам,

И только потом новобрачной

К твоим прикоснусь рукам.

Два года тянулась минута

Измены, возлюбленный - мир.

Видно силе моей беспутной

Захотелось в беспутный пир.

Фальшивомонетчик пригожий,

Рыжий, как я гармонист,

Ничему, ничему не поможет

Твой залихватский свист.

В чикагских зданиях камень

Моя потрясает дрожь.

Скоро прощусь с кабаками,

Ты гармонику разорвешь.

И глаз фальшивых червонцы

От ружейных спрячешь дул,

И тело на землю склонится

В зазвеневшем смертью бреду.

Простите кабацкое коленце.

Уитмэн был пьян и ленив;

Но вся земля - резиденция

Уитмэна в наши дни.

ИСПЫТАНИЕ ЛАСКОЙ

Я родилась слишком гибкой.

Глаза мои солнцем выжжены.

Пантерой назвать - ошибка;

Но тигрицы - с глазами рыжими.

Так, имя мое - тигрица,

Укрощенная лицемерка.

О, как сладко разъяриться

И золотом глаз померкнуть!

Этот край зимой так стынет,

И вкус у пищи пресный.

Покинуто там, в пустыне,

Логово неизвестное.

В грубости простодушной

Цвела голова дикарки,

Только ночи были душны,

И виденьями ярки.

И, крадучись, из пустыни

Я скрылась, стыдясь измены,

И познала моя гордыня

Сладость странного плена.

Прикоснувшись к шерсти звериной,

Ты сказала весело: «Здравствуй!»

И скользнуло сердце тигриное

В нежность и в лукавство.

Испытание лаской - отрава

Для зверя пустынного жара.

Укротитель, дай мне

На маленькую ярость.

НОВАЯ ЛЮБОВЬ

Поэты прежние грезили,

Мы, как бомбы, взрываем года,

Разве песни мои - поэзия?

В них смерть, мятеж и беда.

Сумасшедший, ты смотришь с хохотом:

Какая забавная игра!

Земля разверзается с грохотом

До пламенного ядра.

Своей ли звериной жаждой

Разрываю я нервы строф?

О, сколько в сердце у каждого

Стихийных прошло катастроф.

Разве это романсы жгучие

И страстей декадентских бред?

Раздавили силы могучие

Наш любовный Ветхий завет.

Откройте себя, не пугаясь,

Загляните на самое дно,

И поймете, что я не другая,

А такая, как вы, все равно.

В испытаниях будьте тверже -

К старым чувствам возврата нет.

Пусть и в песнях будет повержен

Погибающий Ветхий завет.

Отреклись от Христа и Венеры

И мадонн светлооких сожгли.

Мы, упрямые инженеры

Новой нежности, новой земли.

Примечание

Тексты (кроме стихотворения «Новая любовь») публикуются впервые, по автографам, с незначительной пунктуационной правкой. Оригиналы хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ).

Фото. А.Ф.Салтыковой

1 Прообразом королевы Анны стала Анна Александровна Луначарская (ур.Малиновская, 1883-1959), литератор, редактор журнала «Цирк», жена А.В.Луначарского до 1923г.

3 В 1020-е гг. семьи наркомов и других крупных гос.деятелей брали на воспитание сирот. Прообраз Базилюка — Василий К., воспитывавшийся в семье Луначарских. Как и названный брат его, он погиб на Великой Отечественной войне.

4 Ормузд — добрый дух (Авеста)

5 Ариман — глава злых духов (Авеста)

6 Отдаленным прообразом беззлобно ошарженного персонажа является, вероятно, романтический герой юной поэтессы — ивановский большевик, депутат II Гос.думы, каторжанин, председатель Иваново-Вознесенского совета рабочих депутатов Николай Андреевич Жиделёв (1880-1950), адресат посвящения на титуле книги «Женщина»: «Первую мою книгу, рожденную первой моей любовью, отдаю, недоступный, твоим усталым глазам и рукам, измученным на каторге».

7 Прообразом персонажа, возможно, был профессор Иваново-Вознесенского института народного образования в 1920-е гг. Алексей Яковлевич Цинговатов (1885-1943)

8 См. «самодержцы» - с.97

9Публикация по автографу: РГАЛИ. Ф.1346. Оп.2. Ед.хр. 6. Пп. 12-2 своб.

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Поэт, прозаик, эссеист.

Родилась в Иваново в семье сторожа гимназии. В 1919 году после окончания гимназии работала под руководством А.К. Воронского в газете “Рабочий край”, в которой были опубликованы ее первые заметки, очерки и стихи. Первый и, увы, единственный прижизненный поэтический сборник “Женщина” был издан в 1922 году в Петрограде с предисловием А. Луначарского писавшего: “Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за все пройденное время русской литературы”. Конечно, А. Луначарский не Ю.Айхенвальд, Р. Якобсон, Г. Адамович и даже не К. Чуковский, но все же и не Фурцева с Демичевым в придачу, и к его оценке нельзя не прислушаться. Тем более, что сборник был замечен и оценен А. Блоком, В. Брюсовым, Б. Пастернаком. В том же году переезжает в Москву и работает в секретариате А. Луначарского. Ее стихи были включены в антологию “Русская поэзия ХХ века” выпущенную в 1925 году под редакцией И. Ежова и Е. Шамурина. Первый раз арестованная в 1934 году с перерывами провела в заключении в общей сложности 22 года (1934-1939, 1947-1956, 1957-1965), в промежутках - в ссылке: итого 30 лет. И все по одной и той же статье 58-10, АСА - антисоветская агитация. Реабилитирована была стараниями А. Твардовского в 1965 году. Но стихи ее не печатались “из-за недостатка в них оптимизма” (из редакторской рецензии).

Однако дух отважной женщины не был сломлен. Вот отрывок из письма семидесятилетней А. Барковой И. Хохлушкину: “… Я предаюсь дьяволу иронии, бесу противоречия, духу неверия. Но не думайте, что небо мне совершено чуждо. Простите за цитату, но могу повторить вслед за Гейне: “Я не знаю, где кончается ирония и начинается небо”. И вот эта сомнительная, коварно-насмешливая сторона любого явления, любой веры, любого убеждения и принципа - это первое, что я вижу и чувствую и против чего настораживаюсь.

Стать выше ненависти? Стать выше 30 лет своего рабства, изгнанничества, преследований, гнусности всякого рода? Не могу! Я не святой человек. Я - просто человек (подчеркнуто А. Барковой). И только за это колесница истории 30 лет подминала меня под колеса. Но не раздавила окончательно. Оставила сильно искалеченной, но живой”.
И дальше в письме приводится едкое, горькое, но пророческое стихотворение 1927 года, естественно, неопубликованное.
Лишь в 1990 году в Иванове вышел второй сборник поэтессы, “Возвращение”, была опубликована крошечная заметка М. Дудина “В нее верили Блок и Пастернак…”, да в сборнике “Средь других имен” опубликовано три десятка страниц стихотворений.

Я не сплю. Заревели бураны
С неизвестной забытой поры,
А цветные шатры Тамерлана
Там, в степях...
И костры, костры.

Возвратиться б монгольской царицей
В глубину пролетевших веков.
Привязала б к хвосту кобылицы
Я любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарской
Я тебя, завоеванный мир,
Побежденным в шатре своем царском
Я устроила б варварский пир.

А потом бы в одном из сражений,
Из неслыханных оргийных сеч
В неизбежный момент пораженья
Я упала б на собственный меч.

Что, скажите, мне в этом толку,
Что я женщина и поэт?
Я взираю тоскующим волком
В глубину пролетевших лет.

И сгораю от жадности странной
И от странной, от дикой тоски.
А шатры и костры Тамерлана
От меня далеки, далеки.

1935 год. Караганда

О ВОЗВЫШАЮЩЕМ ОБМАНЕ

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Ф. Тютчев

Клочья мяса, пропитанные грязью,
В гнусных ямах топтала нога.
Чем вы были? Красотой? Безобразием?
Сердцем друга? Сердцем врага?

Перекошено, огненно, злобно
Небо падает в темный наш мир.
Не случалось вам видеть подобного,
Ясный Пушкин, великий Шекспир.

Да, вы были бы так же разорваны
На клочки и втоптаны в грязь,
Стая злых металлических воронов
И над вами бы так же вилась.

Иль спаслись бы, спрятавшись с дрожью,
По-мышиному, в норку, в чулан,
Лепеча беспомощно: низких истин дороже
Возвышающий нас обман.
1946 год

ИНКВИЗИТОР

Я помню: согбенный позором,
Снегов альпийских белей,
Склонился под огненным взором,
Под взором моим Галилей.

И взгляд я отвел в раздумье,
И руки сжал на кресте.
Ты прав, несчастный безумец,
Но гибель в твоей правоте.

Ты сейчас отречешься от мысли,
Отрекаться будешь и впредь.
Кто движенье миров исчислил,
Будет в вечном огне гореть.

Что дадите вы жалкой черни?
Мы даем ей хоть что-нибудь.
Всё опасней, страшней и неверней
Будет избранный вами путь.

Вы и сами начнете к Богу
В неизбывной тоске прибегать.
Разум требует слишком много,
Но не многое может дать.

Затоскуете вы о чуде,
Прометеев огонь кляня,
И осудят вас новые судьи
Беспощадней в стократ, чем я.

Ты отрекся, не выдержал боя,
Выходи из судилища вон.
Мы не раз столкнемся с тобою
В повтореньях и смуте времен.

Я огнем, крестом и любовью
Усмиряю умов полет,
Стоит двинуть мне хмурой бровью,
И тебя растерзает народ.

Но сегодня он жжет мне руки,
Этот крест. Он горяч и тяжел.
Сквозь огонь очистительной муки
Слишком многих я в рай провел.

Солнца свет сменяется мглою,
Ложь и истина — всё игра.
И пребудет в веках скалою
Только Церковь Святого Петра.
1948 год

ВЕРА ФИГНЕР

1
Ветер мартовский, мартовский ветер
Обещает большой ледоход.
А сидящего в пышной карете
Смерть преследует, ловит, ждет.

Вот он едет. И жмется в кучи
Любопытный и робкий народ.
И осанистый царский кучер
Величаво глядит вперед.

Он не видит, что девушка нежная,
Но с упрямым не девичьим лбом,
Вверх взметнула руку мятежную
С мирным знаменем, белым платком.

2
Ни зевакой, ни бойкой торговкой
Ты на месте том не была.
Только ум и рука твоя ловкая
Это дело в проекте вела.

Эх вы, русские наши проекты
На убийство, на правду, на ложь!
Открывая новую секту,
Мы готовим для веры чертеж.

Не была там ты, но дело направила
И дала указанье судьбе.
Там ты самых близких оставила,
Самых близких и милых тебе.

А потом вашу жизнь, и свободу,
И кровавую славную быль
Пронизал, припечатал на годы
Петропавловский острый шпиль.

А потом всё затихло и замерло,
Притаилась, как хищник, мгла.
В Шлиссельбургских секретных камерах
Жизнь созрела и отцвела.

Жутко, дико в открытом пространстве,
В одиночке спокойно шагнешь.
И среди европейских странствий
Била страшная русская дрожь.

Но тревожили бомбы террора
Тех, кто мирным покоился сном,
Ночь глухую российских просторов
Озаряя мгновенным огнем.

Да, у вас появился наследник,
Не прямой и не цельный, как вы.
Ваша вера — и новые бредни,
Холод сердца и страсть головы.

Вам, упорным, простым и чистым,
Были странно порой далеки
Эти страстные шахматисты,
Математики, игроки.

Властолюбцы, иезуиты,
Конспирации мрачной рабы,
Всех своих предававшие скрыто
На крутых подъемах борьбы.

В сатанинских бомбовых взрывах
Воплощал он народный гнев,—
Он, загадочный, молчаливый,
Гениальный предатель Азеф.

3
Но не вы, не они. Кто-то третий
Русь народную крепко взнуздал,
Бунт народный расчислил, разметил
И гранитом разлив оковал.

Он империю грозную создал,
Не видала такой земля.
Загорелись кровавые звезды
На смирившихся башнях Кремля.

И предательских подвигов жажда
Обуяла внезапно сердца,
И следил друг за другом каждый
У дверей, у окна, у крыльца.

Страха ради, ради награды
Зашушукала скользкая гнусь.
Круг девятый Дантова ада
Заселила советская Русь.

Ты молчала. И поступью мерной
Сквозь сгустившийся красный туман
Шла к последним товарищам верным
В клуб музейных политкаторжан.

Но тебе в открытом пространстве
Было дико и страшно, как встарь.
В глубине твоих сонных странствий
Появлялся убитый царь.

И шептала с мертвой улыбкой
Ненавистная прежде тень:
«—Вот ты видишь, он был ошибкой,
Этот мартовский судный день.

Вы взорвали меня и трон мой,
Но не рабство сердец и умов,
Вот ты видишь, рождаются сонмы
Небывалых новых рабов».

Просыпалась ты словно в агонии,
Задыхаясь в постельном гробу,
С поздней завистью к участи Сони,
И к веревке ее, и столбу.
1950 год

Лошадьми татарскими топтана,
И в разбойных приказах пытана,
И петровским калечена опытом,
И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками замуштрована,
И своими кругом обворована.
Тебя всеми крутило теченьями,
Сбило с толку чужими ученьями.

Ты к Европе лицом повернута,
На дыбы над бездною вздернута,
Ошарашена, огорошена,
В ту же самую бездну и сброшена.

И жива ты, живьем-живехонька,
И твердишь ты одно: «Тошнехонько!
Чую, кто-то рукою железною
Снова вздернет меня над бездною».
1954 год

Загон для человеческой скотины.
Сюда вошел — не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах брюки. На плечах — бушлат.

И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там, в сенях.
Без слова, без любви.
К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать;
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть —
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца...
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца.
1955 год

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вышел Иван из вагона
С убогой своей сумой.
Народ расходился с перрона
К знакомым, к себе домой.

Иван стоял в раздумье,
Затылок печально чесал,
Здесь, в этом вокзальном шуме,
Никто Ивана не ждал.

Он, сгорбившись, двинулся в путь
С убогой своей сумой,
И било в лицо и в грудь
Ночною ветреной тьмой.

На улицах было тихо,
И ставни закрыли дома,
Как будто бы ждали лиха,
Как будто бы шла чума.

Он шел походкой не спорой,
Не чуя усталых ног.
Не узнал его русский город,
Не узнал и узнать не мог.

Он шел по оврагам, по горкам,
Не чуя натруженных ног,
Он шел, блаженный и горький,
Иванушка-дурачок.

Из сказок герой любимый,
Царевич, рожденный в избе,
Идет он, судьбой гонимый,
Идет навстречу судьбе.
1955 год

РОССИЙСКАЯ ТОСКА

Хмельная, потогонная,
Ты нам опять близка,
Широкая, бездонная,
Российская тоска.

Мы строили и рушили,
Как малое дитя.
И в карты в наши души
Сам черт играл шутя.

Нет, мы не Божьи дети,
И нас не пустят в рай,
Готовят на том свете
Для нас большой сарай.

Там нары кривобокие,
Не в лад с доской доска,
И там нас ждет широкая
Российская тоска.

ГЕРОИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Героям нашего времени
Не двадцать, не тридцать лет.
Тем не выдержать нашего времени,
Нет!

Мы герои, веку ровесники,
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.

Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.

Разрывали с народом узы
И к народу шли в должники.
Надевали толстовские блузы,
Вслед за Горьким брели в босяки.

Мы испробовали нагайки
Староверских казацких полков
И тюремные грызли пайки
У расчетливых большевиков.

Трепетали, завидя ромбы
И петлиц малиновый цвет,
От немецкой прятались бомбы,
На допросах твердили «нет».

Мы всё видели, так мы выжили,
Биты, стреляны, закалены,
Нашей родины злой и униженной
Злые дочери и сыны.

В бараке

Я не сплю. Заревели бураны

С неизвестной забытой поры,

А цветные шатры Тамерлана

Там, в степях...

И костры, костры.

Возвратиться б монгольской царицей

В глубину пролетевших веков.

Привязала б к хвосту кобылицы

Я любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарской

Я тебя, завоеванный мир,

Побежденным в шатре своем царском

Я устроила б варварский пир.

А потом бы в одном из сражений,

Из неслыханных оргийных сеч

В неизбежный момент пораженья

Я упала б на собственный меч.

Что, скажите, мне в этом толку,

Что я женщина и поэт?

Я взираю тоскующим волком

В глубину пролетевших лет.

И сгораю от жадности странной

И от странной, от дикой тоски.

А шатры и костры Тамерлана

От меня далеки, далеки.

1935 год. Караганда

Вера Фингер

Ветер мартовский, мартовский ветер

Обещает большой ледоход.

А сидящего в пышной карете

Смерть преследует, ловит, ждет.

Вот он едет. И жмется в кучи

Любопытный и робкий народ.

И осанистый царский кучер

Величаво глядит вперед.

Он не видит, что девушка нежная,

Но с упрямым не девичьим лбом,

Вверх взметнула руку мятежную

С мирным знаменем, белым платком.

Ни зевакой, ни бойкой торговкой

Ты на месте том не была.

Только ум и рука твоя ловкая

Это дело в проекте вела.

Эх вы, русские наши проекты

На убийство, на правду, на ложь!

Открывая новую секту,

Мы готовим для веры чертеж.

Не была там, но дело направила

И дала указанье судьбе.

Там ты самых близких оставила,

Самых близких и милых тебе.

А потом вашу жизнь, и свободу,

И кровавую славную быль

Пронизал, припечатал на годы

Петропавловский острый шпиль.

А потом всё затихло и замерло,

Притаилась, как хищник, мгла.

В Шлиссельбургских секретных камерах

Жизнь созрела и отцвела.

Переезды, патетика встреч,

Чьи-то речи, звучащие пылко,

И усталость надломленных плеч.

Жутко, дико в открытом пространстве,

В одиночке спокойно шагнешь.

И среди европейских странствий

Била страшная русская дрожь.

Но тревожили бомбы террора

Тех, кто мирным покоился сном,

Ночь глухую российских просторов

Озаряя мгновенным огнем.

Да, у вас появился наследник,

Не прямой и не цельный, как вы.

Ваша вера - и новые бредни,

Холод сердца и страсть головы.

Вам, упорным, простым и чистым,

Были странно порой далеки

Эти страстные шахматисты,

Математики, игроки.

Властолюбцы, иезуиты,

Конспирации мрачной рабы,

Всех своих предававшие скрыто

На крутых подъемах борьбы.

В сатанинских бомбовых взрывах

Воплощал он народный гнев, -

Он, загадочный, молчаливый,

Гениальный предатель Азеф.

Но не вы, не они. Кто-то третий

Русь народную крепко взнуздал,

Бунт народный расчислил, разметил

И гранитом разлив оковал.

Он империю грозную создал,

Не видала такой земля.

Загорелись кровавые звезды

На смирившихся башнях Кремля.

И предательских подвигов жажда

Обуяла внезапно сердца,

И следил друг за другом каждый

У дверей, у окна, у крыльца.

Страха ради, ради награды

Зашушукала скользкая гнусь.

Круг девятый Дантова ада

Заселила советская Русь.

Ты молчала. И поступью мерной

Сквозь сгустившийся красный туман

Шла к последним товарищам верным

В клуб музейных политкаторжан.

Но тебе в открытом пространстве

Было дико и страшно, как встарь.

В глубине твоих сонных странствий

Появлялся убитый царь.

И шептала с мертвой улыбкой

Ненавистная прежде тень:

«Вот ты видишь, он был ошибкой,

Этот мартовский судный день.

Вы взорвали меня и трон мой,

Но не рабство сердец и умов,

Вот ты видишь, рождаются сонмы

Небывалых новых рабов».

Просыпалась ты словно в агонии,

Задыхаясь в постельном гробу,

С поздней завистью к участи Сони,

И к веревке ее, и столбу.

Возвращение

Вышел Иван из вагона

С убогой своей сумой.

Народ расходился с перрона

К знакомым, к себе домой.

Иван стоял в раздумье,

Затылок печально чесал,

Здесь, в этом вокзальном шуме,

Никто Ивана не ждал.

Он, сгорбившись, двинулся в путь

С убогой своей сумой,

И било в лицо и в грудь

Ночною ветреной тьмой.

На улицах было тихо,

И ставни закрыли дома,

Как будто бы ждали лиха,

Как будто бы шла чума.

Он шел походкой не спорой,

Не чуя усталых ног.

Не узнал его русский город,

Не узнал и узнать не мог.

Он шел по оврагам, по горкам,

Не чуя натруженных ног,

Он шел, блаженный и горький,

Иванушка-дурачок.

Из сказок герой любимый,

Царевич, рожденный в избе,

Идет он, судьбой гонимый,

Идет навстречу судьбе.

Восемь лет, как один годочек...

Восемь лет, как один годочек,

Исправлялась я, мой дружочек.

А теперь гадать бесполезно,

Что во мгле - подъем или бездна.

Улыбаюсь навстречу бедам,

Напеваю что-то нескладно,

Только вместе ни рядом, ни следом

Не пойдешь ты, друг ненаглядный.

Где верность какой-то отчизне...

Где верность какой-то отчизне

И прочность родимых жилищ?

Вот каждый стоит перед жизнью -

Могуч, беспощаден и нищ.

Вспомянем с недоброй улыбкой

Блужданья наивных отцов.

Была роковою ошибкой

Игра дорогих мертвецов.

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

Живет за окованной дверью

Во тьме наших странных сердец

Служитель безбожных мистерий,

Великий страдалец и лжец.

Герои нашего времени

Героям нашего времени

Не двадцать, не тридцать лет.

Тем не выдержать нашего времени,

Мы герои, веку ровесники,

Совпадают у нас шаги.

Мы и жертвы, и провозвестники,

И союзники, и враги.

Ворожили мы вместе с Блоком,

Занимались высоким трудом.

Золотистый хранили локон

И ходили в публичный дом.

Разрывали с народом узы

И к народу шли в должники.

Надевали толстовские блузы,

Вслед за Горьким брели в босяки.

Мы испробовали нагайки

Староверских казацких полков

И тюремные грызли пайки

У расчетливых большевиков.

Трепетали, завидя ромбы

И петлиц малиновый цвет,

От немецкой прятались бомбы,

На допросах твердили «нет».

Мы всё видели, так мы выжили,

Биты, стреляны, закалены,

Нашей родины злой и униженной

Злые дочери и сыны.

Днем они все подобны пороху...

Днем они все подобны пороху,

А ночью тихи, как мыши.

Они прислушиваются к каждому шороху,

Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице... Боже! Кто это?

Звонок... К кому? Не ко мне ли?

А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!

А с совестью - канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,

Боже мой! Не за это ли?

С таким подозрительным - как это глупо!

Пил водку и ел котлеты!

Утром встают. Под глазами отеки.

Но страх ушел вместе с ночью.

И песню свистят о стране широкой,

Где так вольно дышит... и прочее.

Дурочка

Я сижу одна на крылечке, на крылечке,

И стараюсь песенку тинькать.

В голове бегает, кружится человечек

И какой-то поворачивает винтик.

Я слежу вот за этой серенькой птичкой…

Здесь меня не увидит никто.

Человечек в голове перебирает вещички,

В голове непрестанное: ток, ток.

«Это дурочка», – вчера про меня шепнули,

И никто не может подумать о нём.

А, чудесная птичка! Гуленьки, гули!

Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом».

Голова болит из-за тебя, человечек.

Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок!

Вытащу тебя, подожгу на свечке,

Запищишь ты, проклятый, как мышонок.

Если б жизнь повернуть на обратное...

Если б жизнь повернуть на обратное,

Если б сызнова все начинать!

Где ты, “время мое невозвратное”?

Золотая и гордая стать!

Ну, а что бы я все-таки делала,

Если б новенькой стала, иной?

Стала б я на все руки умелая,

С очень гибкой душой и спиной.

Непременно пролезла бы в прессу я,

Хоть бы с заднего - черт с ним! - крыльца,

Замечательной поэтессою,

Патриоткою без конца.

Наторевши в Священном Писании,

Я разила бы ересь кругом,

Завела бы себе автосани я

И коттеджного облика дом.

Молодежь бы встречала ощерясь я

И вгоняя цитатами в дрожь,

Потому что кощунственной ересью

Зачастую живет молодежь.

И за это большими медалями

На меня бы просыпалась высь,

И быть может, мне премию дали бы:

Окаянная, на! Подавись!

Наконец, благодарная родина

Труп мой хладный забила бы в гроб,

В пышный гроб цвета красной смородины.

Все достигнуто. Кончено, стоп!

И внимала бы публика видная

Очень скорбным надгробным словам

(Наконец-то подохла, ехидная,

И дорогу очистила нам!):

Мы украсим, друзья, монументами

Этот славный и творческий путь...

И потом истуканом цементным мне

Придавили бы мертвую грудь.

И вот это, до дури пошлое,

Мы значительной жизнью зовем.

Ах, и вчуже становится тошно мне

В арестантском бушлате моем.

Хорошо, что другое мне выпало:

Нищета, и война, и острог.

Что меня и снегами засыпало,

И сбивало метелями с ног.

И что грозных смятений созвездия

Ослепляют весь мир и меня,

И что я доживу до возмездия,

До великого судного дня.

Загон для человеческой скотины...

Загон для человеческой скотины.

Сюда вошел - не торопись назад.

Здесь комнат нет. Убогие кабины.

На нарах бирки. На плечах - бушлат.

И воровская судорога встречи,

Случайной встречи, где-то там, в сенях.

Без слова, без любви. К чему здесь речи?

Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,

С циничной шуткой ставят там кровать:

Здесь арестантке, бедному созданью,

Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,

Возможно ли страшней и проще пасть -

Возможно ли на этой подлой койке

Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,

По разрешенью злого подлеца...

Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,

Так честно пробивающий сердца.

Зажигаясь и холодея...

Зажигаясь и холодея,

Вас кляну я и вам молюсь:

Византия моя, Иудея

И крутая свирепая Русь.

Вы запутанные, полночные

И с меня не сводите глаз,

Вы восточные, слишком восточные,

Убежать бы на запад от вас.

Где все линии ясные, четкие:

Каждый холм, и дворцы, и храм,

Где уверенною походкой

Все идут по своим делам,

Где не путаются с загадками

И отгадок знать не хотят,

Где полыни не пьют вместо сладкого,

Если любят, то говорят.

Заклятие

Я в глаза твои загляну,

Я тебя навсегда закляну.

Ты не сможешь меня забыть

И тоску обо мне избыть.

Я с туманом - в окно - в твой дом

И в тумане истаю седом.

Ты пройдешь по знакомым местам

В переулках темных, глухих

Ты услышишь вот эти стихи.

И увидишь: я жду на углу

И рассеюсь в вечернюю мглу.

Я тебя навсегда закляну.

Я в твоем, ты в моем плену.

И в близости сердца так одиноки...

И в близости сердца так одиноки,

Как без живых космическая ночь.

Из отдаленных вышли мы истоков,

На миг слились - и прочь, и снова прочь.

И каждый там пройдет, в своем просторе,

В пустом, где умирают все лучи.

Мы вновь сольемся в равнодушном море,

Где нас не разлучить, не разлучить.

Инквизитор

Я помню: согбенный позором,

Снегов альпийских белей,

Склонился под огненным взором,

Под взором моим Галилей.

И взгляд я отвел в раздумье,

И руки сжал на кресте.

Ты прав, несчастный безумец,

Но гибель в твоей правоте.

Ты сейчас отречешься от мысли,

Отрекаться будешь и впредь.

Кто движенье миров исчислил,

Будет в вечном огне гореть.

Что дадите вы жалкой черни?

Мы даем ей хоть что-нибудь.

Всё опасней, страшней и неверней

Будет избранный вами путь.

Вы и сами начнете к Богу

В неизбывной тоске прибегать.

Разум требует слишком много,

Но не многое может дать.

Затоскуете вы о чуде,

Прометеев огонь кляня,

И осудят вас новые судьи

Беспощадней в стократ, чем я.

Ты отрекся, не выдержал боя,

Выходи из судилища вон.

Мы не раз столкнемся с тобою

В повтореньях и смуте времен.

Я огнем, крестом и любовью

Усмиряю умов полет,

Стоит двинуть мне хмурой бровью,

И тебя растерзает народ.

Но сегодня он жжет мне руки,

Этот крест. Он горяч и тяжел.

Сквозь огонь очистительной муки

Слишком многих я в рай провел.

Солнца свет сменяется мглою,

Ложь и истина - всё игра.

И пребудет в веках скалою

Только Церковь Святого Петра.

Костер в ночи безбрежной...

Костер в ночи безбрежной,

Где больше нет дорог,

Зажгли рукой небрежной

Случайность или рок.

В нем сладость, мука, горечь,

И в колдовском чаду,

С годами тяжко споря,

На зов его иду.

Накричали мы все немало...

Накричали мы все немало

Восхвалений борьбе и труду.

Слишком долго пламя пылало,

Не глотнуть ли немножко льду?

Не достигнули сами цели

И мешаем дойти другим.

Всё горели. И вот - сгорели,

Превратились в пепел и дым.

Безрассудно любя свободу,

Воспитали мы рабский род,

Наготовили хлеба и меду

Для грядущих умных господ.

Народится новая каста,

Беспощадная, словно рок.

Запоздалая трезвость, здравствуй,

Мы простерты у вражеских ног.

Не гони меня, не гони...

Не гони меня, не гони.

Коротки наши зимние дни.

Отпылала и нас обожгла

Наша белая вешняя мгла.

Не хочу, чтобы кто-то из нас

Охладел, и замолк, и угас.

Чтобы кто-то из нас погасил

Эту вспышку надломленных сил

И последнюю страсть в краю,

Где я горько смеюсь и пою

О любви своей и о том,

Что мы прошлое не вернем.

Я искала тебя во сне,

Но пути преграждали мне

То забор глухой, то овраг,

И я вспять обращала шаг.

Уведут в четыре часа.

Я блуждала в тоскливом бреду:

Я умру, если не найду!

Если вместе нельзя нам быть,

То мне незачем больше жить!

Ты нужнее, чем воздух и свет,

Без тебя мне и воздуха нет!

И в скитаньях страшного сна

Я теряюсь, больна и одна.

Не жалей колоколов вечерних...

Не жалей колоколов вечерних,

Мой неверящий, грустный дух.

Побледневший огонек задерни,

Чтобы он навсегда потух.

На плиты храма поздно клониться,

На победные башни посмотри.

Ведь прекрасные девы-черницы

Не прекраснее расцветшей зари.

Отрекись от ночной печали,

Мой неверящий, грустный дух.

Слышишь: трижды давно прокричал

Золотистый вещун-петух.

Не жалей колоколов вечерних,

Ты иную найдешь красу

В руках загрубелых и верных,

Что, сгорая, солнце несут.

Ненависть к другу

Болен всепрощающим недугом

Человеческий усталый род.

Эта книга – раскаленный уголь,

Каждый обожжется, кто прочтет

Больше чем с врагом, бороться с другом

Исторический велит закон.

Тот преступник, кто любви недугом

В наши дни чрезмерно отягчен.

Он идет запутанной дорогой

И от солнца прячется как вор.

Ведь любовь прощает слишком много:

И отступничество и позор.

Наша цель пусть будет нам дороже

Матерей и братьев и отцов.

Ведь придется выстрелить, быть может,

В самое любимое лицо.

Не легка за правый суд расплата, -

Леденеют сердце и уста

Нежности могучей и проклятой

Не обременяет тягота.

Ненависть ясна и откровенна,

Ненависть направлена к врагу,

Вот любовь – прощает все измены,

И она – мучительный недуг.

Эта книга – раскаленный уголь.

Видишь грудь отверстую мою?

Мы во имя ненавидим друга,

Мы во имя проклянем семью.

Ни хулы, ни похвалы...

Ни хулы, ни похвалы

Мне не надо. Все пустое.

Лишь бы встретиться с тобою

«В тихий час вечерней мглы».

За неведомой страною

Разрешатся все узлы.

Там мы встретимся с тобою

«В тихий час вечерней мглы».

О возвышающем обмане

Клочья мяса, пропитанные грязью,

В гнусных ямах топтала нога.

Чем вы были? Красотой? Безобразием?

Сердцем друга? Сердцем врага?

Перекошено, огненно, злобно

Небо падает в темный наш мир.

Не случалось вам видеть подобного,

Ясный Пушкин, великий Шекспир.

Да, вы были бы так же разорваны

На клочки и втоптаны в грязь,

Стая злых металлических воронов

И над вами бы так же вилась.

Иль спаслись бы, спрятавшись с дрожью,

По-мышиному, в норку, в чулан,

Лепеча беспомощно: низких истин дороже

Возвышающий нас обман.

О, если б за мои грехи...

О, если б за мои грехи

Без вести мне пропасть!

Без похоронной чепухи

Попасть к безносой в пасть!

Как наши сгинули, как те,

Кто не пришел назад.

Как те, кто в вечной мерзлоте

Нетленными лежат.

Опять казарменное платье...

Опять казарменное платье,

Казенный показной уют,

Опять казенные кровати -

Для умирающих приют.

Меня и после наказанья,

Как видно, наказанье ждет.

Поймешь ли ты мои терзанья

У неоткрывшихся ворот?

Расплющило и в грязь вдавило

Меня тупое колесо...

Сидеть бы в кабаке унылом

Алкоголичкой Пикассо.

Отношусь к литературе сухо...

Отношусь к литературе сухо,

С ВАППом правоверным не дружу

И поддержку горестному духу

В Анатоле Франсе нахожу.

Боги жаждут... Будем терпеливо

Ждать, пока насытятся они.

Беспощадно топчут ветвь оливы

Красные до крови наши дни.

Все пройдет. Разбитое корыто

Пред собой увидим мы опять.

Может быть, случайно будем сыты,

Может быть, придется голодать.

Угостили нас пустым орешком.

Погибали мы за явный вздор.

Так оценим мудрую усмешку

И ничем не замутненный взор.

Не хочу глотать я без разбора

Цензором одобренную снедь.

Лишь великий Франс - моя опора.

Он поможет выждать и стерпеть.

Предтеча

Я – с печальным взором предтеча.

Мне суждено о другой вещать

Косноязычной суровой речью

И дорогу ей освещать.

Я в одеждах тёмных страдания

Ей готовлю светлый приём.

Выношу я гнёт призвания

На усталом плече моём.

Отвергаю цветы и забавы я,

Могилу нежности рою в тени.

О, приди, приди, величавая!

Утомлённого предтечу смени.

Не могу я сумрачным духом

Земные недра и грудь расцветить.

Ко всему моё сердце глухо,

Я лишь тебе готовлю пути.

Я – неделя труда жестокого,

Ты – торжественный день седьмой.

Предтечу смени грустноокого,

Победительный праздник земной!

Я должна, скорбный предтеча,

Для другой свой путь потерять,

И вперёд, ожидая встречи,

Обезумевший взор вперять.

Прокаженная

Одинока я, прокаженная,

У безмолвных ворот городских,

И молитвенно славит нетленное

Тяжкозвучный каменный стих.

Дуновенье заразы ужасной

Отвращает людей от меня.

Я должна песнопения страстные

Песнопеньями вечно сменять.

Темноцветные горькие песни

В эти язвы пустили ростки.

Я священные славлю болезни

И лежу у ворот городских.

Это тело проказа источит,

Растерзают сердце ножи;

Не смотрите в кровавые очи:

Я вам издали буду служить.

Моя песнь все страстней и печальней

Провожает последний закат

И приветствует кто-то дальний

Мой торжественно-грустный взгляд.

Рифмы

«Печален», «идеален», «спален» -

Мусолил всяк до тошноты.

Теперь мы звучной рифмой «Сталин»

Зажмем критические рты.

А «слезы», «грезы», «розы», «грозы»

Редактор мрачно изгонял.

Теперь за «слезы» и «колхозы»

Заплатит нам любой журнал.

А величавый мощный «трактор»

Созвучьями изъездим в лоск.

«Контракта», «пакта», «акта», «факта».

Буквально лопается мозг.

«Дурак-то»... Ну, положим, плохо,

Но можно на худой конец.

А «плохо» подойдет к «эпоха»,

К «концу», конечно, слово «спец».

С уныньем тихим рифмовали

Мы с жалким «дымом» жаркий «Крым».

Найдется лучшая едва ли,

Чем рифма новая «Нарым».

С воздушной пленницею «клетку»

Давно швырнули мы за дверь.

Но эту «клетку» «пятилетка»

Вновь возвратила нам теперь.

Что было признано опальным

Вновь над стихом имеет власть.

Конечно, новая банальность

На месте старой завелась.

«Класс» - «нас», «Советы» - «без просвета» -

Сама собой чертит рука.

И трудно, например, поэтам

Избегнуть: «кулака» - «ЦК».

Робеспьер

Кафтан голубой. Цветок в петлице.

Густо напомаженная голова.

Так Робеспьер отправляется молиться

На праздник Верховного Существа.

Походка под стать механической кукле,

Деревянный негибкий стан,

Сельского стряпчего шляпа и букли,

Повадки педанта. И это тиран…

“Шантаж, спекуляцию, гнусный подкуп

Омою кровью, искореню!”

И взгляд голубой, бесстрастный и кроткий…

Улыбнулся толпе и парижскому дню.

А на площади мрачной угрюмо стояла толпа…

Неподкупная, словно он Сам, “Вдова”*

И ударом ножа, скрипя,

Подтверждала его слова.

* Так парижане называли гильотину.

Российская тоска

Хмельная, потогонная,

Ты нам опять близка,

Широкая, бездонная,

Российская тоска.

Мы строили и рушили,

Как малое дитя.

И в карты в наши души

Сам черт играл шутя.

Нет, мы не Божьи дети,

И нас не пустят в рай,

Готовят на том свете

Для нас большой сарай.

Там нары кривобокие,

Не в лад с доской доска,

И там нас ждет широкая

Российская тоска.

Русь

Лошадьми татарскими топтана,

И в разбойных приказах пытана,

И петровским калечена опытом,

И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками замуштрована,

И своими кругом обворована.

Тебя всеми крутило теченьями,

Сбило с толку чужими ученьями.

Не нужная на свете никому.

Я старенькая, с глазками весёлыми,

Но взгляд-то мой невесел иногда.

Вразвалочку пойду большими сёлами,

Зайду и в небольшие города.

И скажут про меня, что я монашенка,

Кто гривенник мне бросит, кто ругнёт.

И стану прохожих я расспрашивать

У каждых дверей и у ворот.

– Откройте, не таите, православные,

Находка не попалась ли кому.

В дороге хорошее и главное

Я где-то потеряла – не пойму.

Кругом, пригорюнившись, захнычет

Бабья глупая сочувственная рать:

– Такой у грабителей обычай,

Старушек смиренных обирать.

А что ты потеряла, убогая?

А может, отрезали карман?

– Я шла не одна своей дорогою,

Мне спутничек Господом был дан.

Какой он был, какая ли – я помню,

Да трудно мне об этом рассказать.

А вряд ли видали вы огромней,

Красивей, завлекательней глаза.

А взгляд был то светленький, то каренький,

И взгляд тот мне душу веселил.

А без этого взгляда мне, старенькой,

Свет божий окончательно не мил.

– О чём она, родимые, толкует-то? –

Зашепчутся бабы, заморгав, –

Это бес про любовь какую-то

Колдует, в старушонке заиграв.

И взвоет бабьё с остервенением:

– Гони её, старую каргу!

И все на меня пойдут с камением,

На плечи мне обрушат кочергу.

Старуха

Нависла туча окаянная,

Что будет - град или гроза?

И вижу я старуху странную,

Древнее древности глаза.

И поступь у нее бесцельная,

В руке убогая клюка.

Больная? Может быть, похмельная?

Безумная наверняка.

Куда ты, бабушка, направилась?

Начнется буря - не стерпеть.

Жду панихиды. Я преставилась,

Да только некому отпеть.

Дороги все мои исхожены,

А счастья не было нигде.

В огне горела, проморожена,

В крови тонула и в воде.

Платьишко все на мне истертое,

И в гроб мне нечего надеть.

Уж я давно блуждаю мертвая,

Да только некому отпеть.

Тоска татарская

Волжская тоска моя, татарская,

Давняя и древняя тоска,

Доля моя нищая и царская,

Степь, ковыль, бегущие века.

По солёной казахтанской степи

Шла я с непокрытой головой.

Жаждущей травы предсмертный лепет,

Ветра и волков угрюмый вой.

Так идти без дум и без боязни,

Без пути, на волчьи на огни,

К торжеству, позору или казни,

Тратя силы, не считая дни.

Позади колючая преграда,

Выцветший, когда-то красный флаг,

Впереди – погибель, месть, награда,

Солнце или дикий гневный ирак.

Гневный мрак, пылающий кострами, –

То горят большие города,

Захлебнувшиеся в гнойном сраме,

В муках подневольного труда.

Всё сгорит, всё пеплом поразвеется.

Отчего ж так больно мне дышать?

Крепко ты сроднилась с европейцами,

Темная татарская душа.

Ты напрасно тратишь нервы...

Ты напрасно тратишь нервы,

Не наладишь струнный строй,

Скука, скука - друг твой первый,

А молчанье - друг второй.

А друзья, что рядом были,

Каждый в свой пустился путь,

Все они давно уплыли,

И тебе их не вернуть.

Хоть ты их в тетради втиснула,

Хоть они тебе нужны,

Но они в дела записаны

И в архивах сожжены.

И последний, и невольный

Подневольной песни крик

Береги с великой болью,

Береги и в смертный миг.

Ты склоняешься к закату,

Ты уйдешь в ночную тьму,

Песни скованной, распятой

Не пожертвуй никому.

Ты никогда меня не спросишь...

Ты никогда меня не спросишь,

Любимый недруг, ни о чем,

Улыбки быстрой мне не бросишь,

Не дрогнешь бровью и плечом.

Но будет память встречи каждой

Тебя печалями томить,

И вот захочешь ты однажды

Свою судьбу переломить.

И в буйстве страстного раскола,

И в недозволенной борьбе

Шептал порывисто тебе.

И вспомнишь ты мой нежный ропот

И беспощадный свой запрет,

Не зарастут к былому тропы

Травою пережитых лет.

Немилосердная кручина

Приникнет к твоему плечу,

Но из ревнующей пучины

Уж я к тебе не прилечу.

Не прилечу я, но воспряну

В ответ на поздний твой призыв

И озарю тебя багряным

Кто проснется? Кто встретит рассветный час?

Кто припомнит сон тяжелый и смутный

И спросит: а сон этот был ли сном?

Кто проснется в комнате неприютной,

Словно в тумане холодном речном?

А́нна Алекса́ндровна Барко́ва (16 июля 1901, Иваново-Вознесенск — 29 апреля 1976, Москва) — русская поэтесса; писала также прозу и публицистику.

Училась в гимназии в Иваново-Вознесенске (где её отец работал швейцаром); с 1918 г. сотрудничала в ивановской газете «Рабочий край» под руководством А. К. Воронского. Выступала в печати со стихами, которые были замечены и высоко оценены прежде всего «левой» критикой. В 1922 г. переезжает в Москву по приглашению А. В. Луначарского, секретарём которого недолгое время работает; позднее, вследствие конфликта, покидает его секретариат и пытается устроиться в различные газеты и издательства Москвы.

В 1922 году выходит её единственная прижизненная книга стихов «Женщина» (с восторженным предисловием Луначарского), в следующем году отдельным изданием публикуется пьеса «Настасья Костер».
Начало 1920-х гг. — вершина официального признания Барковой; её стихи становятся широко известны, о ней начинают говорить как о «пролетарской Ахматовой», выразительнице «женского лица» русской революции. Её лирика этих лет действительно глубоко оригинальна, она эффектно выражает мятежные (революционные и богоборческие) устремления «сражающейся женщины», виртуозно используя богатый арсенал поэтической техники (в частности, прочно утвердившиеся к тому времени в русской поэзии дольник и акцентный стих).

Однако мятежная натура Барковой довольно быстро приводит её к глубокому конфликту с советской действительностью. Она не может найти себе место в официальных литературных и окололитературных структурах.

В конце 1934 г. её арестовывают в первый раз и заключают на пять лет в Карлаг (1935—1939), в 1940—1947 гг. она живёт под административным надзором в Калуге, где в 1947 г. её арестовывают повторно и на этот раз заключают в лагерь в Инту, где она находится до 1956 г. В этот период поэтесса писала о себе так

В 1956—1957 годах жила на Украине в посёлке Штеровка близ города Луганска.

13 ноября 1957 года, несмотря на «оттепель», её арестовывают в третий раз (как и прежде, по обвинению в антисоветской агитации) и заключают в лагерь в Мордовии (1958—1965).

С 1965 года живёт в Москве, в коммунальной квартире, получая небольшую пенсию.

Все эти годы Анна Баркова продолжает писать стихи, многие из которых достигают большой художественной силы и входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода

Анна Александровна Баркова скончалась 29 апреля 1976 года. Урна с её прахом захоронена на московском Николо-Архангельском кладбище (участок 1-9, колумбарий 3, секция 3-б).

Публикация её произведений началась только в 1990-е гг.; несколько сборников стихов были изданы в Иванове и в Красноярске. Одно из наиболее полных изданий — книга «…Вечно не та» (М.: Фонд Сергея Дубова, 2002). Опубликованы также дневники и проза Барковой («Восемь глав безумия»: Проза. Дневники. М.: Фонд Сергея Дубова, 2009)..

А́нна Алекса́ндровна Барко́ва (16 июля , Иваново-Вознесенск - 29 апреля , Москва) - русская поэтесса; писала также прозу и публицистику.

Биография

Однако мятежная натура Барковой довольно быстро приводит её к глубокому конфликту с советской действительностью. Она не может найти себе место в официальных литературных и окололитературных структурах.

Пропитаны кровью и желчью Наша жизнь и наши дела. Ненасытное сердце волчье Нам судьба роковая дала. Разрываем зубами, когтями, Убиваем мать и отца, Не швыряем в ближнего камень- Пробиваем пулей сердца. А! Об этом думать не надо? Не надо - ну так изволь: Подай мне всеобщую радость На блюде, как хлеб и соль. 1925

Языковая четкость её стихов отражает достоинство, с которым эта женщина прошла тернистый путь, уготованный сотням тысяч людей. (В. Казак)

Песни на стихи Барковой исполняет Елена Фролова .
Значительная часть литературного наследия Анны Барковой не опубликована.

Публикации

• Женщина: Стихи. - Пг.: Гиз, 1922. - 96 с. Предисл. А. Луначарского (воспроизведено в сб. Возвращение).

• Настасья Костер. - М.-Пг., 1923. Пьеса.
• биогр. справка И. Угримовой и Н. Звездочетовой; из предисл. А. В. Луначарского // Доднесь тяготеет. Вып. 1: Записки вашей современницы / сост. С. С. Виленский. - М.: Сов. писатель, С. 335-355 1989
• Возвращение: Стихотворения. - Иваново, 1990. - 196 с. Сост. А. Агеев, Л. Садыга, Л. Таганов. Предисл. Л. Таганова.
• сост., подгот. текста и коммент. Л. Н. Таганова и З. Я. Холодовой; вступ. ст. Л. Н. Таганова; обзор архив. следственных дел В. Д. Панова; худож. оформ. Л. А. Куцентовой. - Иваново: Иванов. гос. ун-т, 1992. - 300 с.

• Избранные стихи - Красноярск: ИПК «ПЛАТИНА», 1998. - 75 с. Серия «Поэты свинцового века».

• …Вечно не та. - М.: Фонд Сергея Дубова, 2002. - 624 с.
• Цикл стихотворений «Тоска татарская».

• Вестник РХД, № 121 (1977), с.287-293.

• «Огонек », № 35, 1988, с.36.

• «Волга », № 3, 1991, с.78-80.

• «Литературное обозрение », № 8, 1991.

• «Вопросы литературы », 1997, № 6. Семь писем Барковой 1922-1975 гг. к её подруге К. И. Соколовой (1900-1984) и пять писем 1957-1967 гг. к Т. Г. Цявловской (1897-1978).

• Анна Баркова: Сто лет одиночества // «Новый мир », № 6, 2001. Публикация и предисловие Л. Н. Таганова.

• День поэзии. 1989. С.52-53.

• Лазурь. Вып.1. М., 1989.

• Средь других имен, с.95-124. (Название этой антологии поэтов-узников ГУЛАГа - цитата из стихотворения Анны Барковой.)

• Лучшие стихи года [по мнению литературных критиков Л. Барановой, В. Кожинова, И. Ростовцевой, П. Ульяшова]. - М.: Молодая гвардия, 1991. С.171-172. 2 стихотворения в разделе Ростовцевой.

• РПМ, с.158.

• СТР, с.362-363.

• РПА, с.277-278.

• Сто одна поэтесса Серебряного века. Антология /Сост. и биогр. статьи М. Л. Гаспаров, О. Б. Кушлина и Т. Л. Никольская. - СПб.: ДЕАН, 2000. С.21-24. 4 стихотворения 20-х годов.

• От символистов до обэриутов. Поэзия русского модернизма. Антология. Книга 2 /Сост. А. С. Карпов, А. А. Кобринский, О. А. Лекманов. - М.: Эллис Лак, 2000; 2002. С.486. Отношусь к литературе сухо…

• Поэзия второй половины XX века /Сост. И. А. Ахметьев, М. Я. Шейнкер. - М.: СЛОВО/SLOVO, 696 с. 2002 С.30-35. ISBN 5-85050-379-X

• Поэзия узников ГУЛАГа, с.228-233 издательство: МФД: Материк 2005 ISBN 5-85646-111-8

• Антология самиздата. Том 1, кн. 1. С.114-121.

• Мы - летописцы Пимены и нам не надо имени. - М.: («Аванглион», 2007) «РуПаб+», 2009. Издание 2-е, доп. (Т. И. Исаевой). С.10-14. 4 стихотворения 1920-х гг.

• Русские стихи 1950-2000 годов. Т.1. С.75-79.

См. также

Напишите отзыв о статье "Баркова, Анна Александровна"

Примечания

Источники

• А. Агеев Душа неутолённая «Волга», № 3, 1991.
• Л. Аннинский Крестный путь Анны Барковой «Литературное обозрение », № 8, 1991.
• И. Вербловская Поэт трагической судьбы «Нева », № 4, 1989.
• Алена Злобина «Новый мир », 1994, № 8.
• Юлия Еременко, Наталия Кононова Рифмы в кандалах «Киевские ведомости », 10 Июня 2002.
• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8 .
• Качалова Л.Г. Творчество Анны Барковой 1920-30-х годов в культурной парадигме эпохи: Монография. Saarbruken, Germany: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2012.
• Виктор Леонидов «НГ-ExLibris », 12.9. 2002.
• Письма А. В. Луначарского к поэтессе Анне Барковой «Известия АН СССР , отделение литературы и языка», 1959. Т.18. Вып.3.
• В. Д. Панов Обзор архивных следственных дел А. А. Барковой Избранное. Из гулаговского архива. С.271-280.
• Леонид Таганов «Прости мою ночную душу…»: Книга об Анне Барковой - Иваново: «Талка», 1993. - 176 с.

Ссылки

• на сайте «Неофициальная поэзия»
• на Радио Свобода

Отрывок, характеризующий Баркова, Анна Александровна

Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.

Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.

Ведь это памятник отчаянья -

Стиха надтреснутого крик…

А. Баркова

Малоизвестная, но необычайно талантливой женщины с уникальной судьбой А.А. Баркова.

Анна Александровна Баркова (1901-1976) , более известная как поэтесса и легендарный политзек (три срока в лагерях..."за мысли"), свыше полувека назад в своей оригинальной талантливой прозе пророчески "нарисовала" многое из того, что с нами случилось в последние десятилетия.

Евгений Евтушенко, составляя свою антологию «Строфы века», назвал Анну Баркову одной из лучших русских поэтесс ХХ столетия и сравнил с Ахматовой и Цветаевой. Баркову не сломили ни десятилетия сталинских лагерей, ни бараки и коммуналки, где она жила вызывающе свободно, соседствуя с совершенно далекими от нее людьми, перед которыми никогда не скрывала ни своей образованности, ни политических взглядов. Трагическая судьба замечательного русского поэта Анны Александровны Барковой, чьё творчество по праву должно быть вписано в контекст русской и мировой культуры, заслуживает того, чтобы о ней узнали широкие массы читателей.

Баркова в 1930-е г

На долгое время имя Барковой было просто “выключено” из литературного процесса, а ведь её поэтический дебют был блестящ. На заре своей юности, в далёкие 1920-е годы, девушка из провинциального рабочего городка Иваново-Вознесенска попала в зону внимания самого наркома просвещения Луначарского, который в письме к Барковой прочил ей большое будущее: “Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за всё пройденное время русской литературы”. Положительно отзывались о её творчестве Блок, Брюсов, Пастернак… Она достигла такого положения, о котором другие могли лишь мечтать. В 1922 году Баркова переезжает жить в Москву, становится личным секретарём Луначарского, который надеется “вылепить” из неё “великую пролетарскую поэтессу”, масштабом не ниже другой Анны — Ахматовой. В том же году в Петрограде выходит первый и единственный прижизненный сборник стихов Барковой «Женщина». Лирическая героиня книги — “амазонка с оружием грозным”, ярая провозвестница новой истины, новой любви и красоты, пришедших с революцией на смену старым. “Жанной д"Арк современной поэзии” назвал Баркову один из литературных критиков того времени.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевицкой власти («Одно лицо — для посвященных, / Другое — для наивных масс…») и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам.

Мемориальная доска на бывшей гимназии

Что поддержало её тогда? Что не дало бесследно раствориться в унылой повседневности российских буден? В первую очередь - натура, характер, изначальная внутренняя сила, заложенная в ней. «С восьми лет, - запишет впоследствии Баркова в своём дневнике, - одна мечта - о величии власти через духовное творчество».

Ещё в юности обнаружилось у Барковой нечто такое, что к ней тянуло и вместе с тем отталкивало окружающих. Человек, вышедший из самых низов города, она изначально несла в себе некую тайную тревогу. «Огненно-красная, со слегка вьющимися волосами длинная коса, серьёзные, с пронзительным взглядом глаза», - такой запомнилась гимназистка Баркова одной из своих сверстниц. Девочка из «мутной избы» тянулась к культуре, к Достоевскому, Ницце, Эдгару По.

Только в книгах раскрылось мне странное

Сквозь российскую серую пыль,

Сквозь уныние окаянное

Мне чужая привиделась быль, -

Напишет впоследствии Баркова, вглядываясь в начало своей жизни.

Гимназия, где училась А.Баркова

Анна пишет стихи под псевдонимом «Калика - Перехожая», печатается в газетах и журналах. Странный псевдоним для 20-летней девушки, каликами перехожими на Руси издавна называли нищих, юродивых, «божьих» странников. В народе их считали не только блаженными, но и почитали, как пророков, людей, близких к Богу. Складывается впечатление, что вместе с литературным именем поэтесса выбрала себе судьбу.

Раньше многих поняла она чёрную бездну власти, называемую сегодня культом личности.

Наша цель пусть будет нам дороже

Матерей, и братьев, и отцов.

Ведь придётся выстрелить, быть может,

В самое любимое лицо.

…………

Эта книжка - раскалённый уголь

(Видишь грудь отверстую мою?)

Мы во имя шлём на плаху друга,

Истребляем дом свой и семью. (1927)

Стихи Барковой конца 20-х — начала 30-х годов полны реалиями неприглядной советской действительности эпохи зарождения культа личности Сталина: стандартизация жизни во всех её ипостасях, замена индивидуально-личностного “я” безликим “мы” (вспомним роман Е.Замятина), повсеместная практика тотального предательства и доносительства, новое, ещё более худшее рабство взамен прежнего, сотворение новых кумиров, более жестоких и страшных, чем старые, вместо задуманного рая на земле строительство огромного всеобщего барака-тюрьмы.

Мы были наивны. Мечтали

Ввести человечество в рай.

Благие найти скрижали,

Взобравшись на новый Синай.

А вместо этого:

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

После отставки Луначарского, Баркова работает в газете «Правда». Начались тяжёлые времена. А у Анны Александровны был мятежный характер, она не умела молчать или говорить «да» там, где душа кричала «нет». В декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила неосторожную фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

31 декабря 1934 г. Анна Александровна Баркова была осуждена Особым совещанием на 5 лет ГУЛАГа. Понять, что переживала тогда Баркова может только тот, кто прошёл через подобное. Александр Исаевич Солженицын так передаёт это состояние: «Арест - это мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое». И там же: «Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас - центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: «Вы арестованы!»

Показалось, что жизнь кончилась. Там, куда её посылают, не будет стихов, не будет никакого духовного творчества. И она пишет заявление на имя наркома Ягоды, где просит подвергнуть её высшей мере наказания, т.е. расстрелять… Нарком Ягода, дрогнув, накладывает на письме резолюцию: "Не засылайте далеко". Ее засылают в Карлаг (Казахстан).

Лирические волны, слишком поздно!

Прощаться надо с песенной судьбой.

Я слышу рокот сладостный и грозный,

Но опоздал тревожный ваш прибой.

На скудные и жалкие вопросы

Ответы всё мучительней, всё злей.

Ты, жизнь моя, испорченный набросок

Великого творения, истлей! (1930)

Поразительно, но именно в лагере откроется перед ней мировое пространство истории. Здесь она расслышит голоса героев прошедших эпох, заставляющих поверить в неисчерпаемые возможности человеческого духа. Здесь она откроет в себе то, о чем раньше просто не догадывалась. Выдающимся русским поэтом Баркова становится не на “воле”, а в ГУЛАГе. Парадокс!

Еще много будут писать о разнообразии лагерной поэзии Барковой. О ее поразительном психологизме в раскрытии людей, очутившихся за колючей проволокой. О символической многомерности ее образа России. О ее вещих поэтических прогнозах. Впрочем, и сейчас понятно, что поэзия Барковой далеко опередила современную ей литературу в плане философско-социального, политического взгляда на будущее.

Русь.

Лошадьми татарскими топтана,

И в разбойных приказах пытана,

И петровским колочена опытом,

И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками заштурмована,

И своими кругом обворована.

Тебя всеми крутило теченьями.

Сбило с толку чужими уменьями.

Ты к Европе лицом повёрнута,

На дыбы над бездной вздёрнута,

Ошарашена, огорошена,

В ту же самую бездну и сброшена.

И жива ты, живым - живёхонька,

И твердишь ты одно: тошнёхонько!

Чую, кто-то рукой железною

Снова вздёрнет меня над бездною.

(Словно бы в наше “вздернутое” время написано это стихотворение “Русь”.) Дата под стихотворением — 1964-й...

Из Карлага Баркова вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз — воркутинских, по той же 58-й статье.

Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений - это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Как дух наш горестный живуч,

А сердце жадное лукаво!

Поэзии звенящий ключ

Пробьется в глубине канавы.

В каком-то нищенском краю

Цинги, болот, оград колючих

Люблю и о любви пою

Одну из песен самых лучших.

Освободившись в 1956 году Баркова приехала в Москву, но столица встретила её неприветливо. Ни прописки, ни крыши над головой, она, несмотря на все хлопоты, не получила.

Анна Александровна вынуждена была принять приглашение своей сосидельницы Валентины Ивановны Сапагиной и поселилась в Штеровке Ворошиловградской области.

Всего один год передышки, свобода с поражением в гражданских правах. В это время Баркова пишет прозу, в которой ещё раз проявилась её потрясающая дальновидность. В повести «Как делается луна» Баркова представила сразу два будущих кремлёвских переворота: антихрущёвский заговор 1964 года и горбачёвскую перестройку 80-х.

Анна Александровна предостерегала современников, которые её не слушали: а подслушивали те, кому полагалось блюсти «идеологическую девственнось» рабов. В письме к московской знакомой Баркова отправляет сатирический рассказ о Молотове. Герой рассказа - Молотов - грубоватый, резкий, беспощадный. В результате доноса Баркова в третий раз арестована и отправляется в своё третье «путешествие».

Учетная карточка на А. Баркову

Третий срок (1957-1965гг.) проходит не в таких тяжёлых условиях, как раньше. Времена «оттепели» ненадолго коснулись и мест заключения. Анна Александровна, по возрасту и болезням находилась не на общих работах. Баркова с её тяжёлым характером, злым языком, непримиримостью к чужой подлости многих раздражает.

Началом реабилитации Барковой послужило то, что в очередном томе «Известий АН СССР» были опубликованы письма Луначарского к Барковой. Московские друзья ухватились за этот факт, как за соломинку. И начались долгие хождения по инстанциям, обратились к Фадееву, Твардовскому. И уже в начале брежневской эпохи вырвали Анну Александровну из лагеря. В 1965 году она реабилитирована и направлена в инвалидный лагерь в Потьму Мордовской АССР. Только в 1967 году Анна Александровна смогла вернуться в столицу, получив комнату в центре Москвы на Суворовском бульваре, в котором, как в камере, постоянно горел свет. Комнатка в коммуналке, решетка на окне.

В последние годы жизни

Наконец судьба подарила Анне Александровне несколько спокойных лет среди любимых книг, старых и новых друзей. В эти годы она непрерывно работала. Несколько раз предлагала свои стихи в разные московские журналы, но их нигде не принимали: «Нет оптимизма, нет жизнеутверждающего начала». Нигде ни строчки так и не появится в печати при жизни. А жить после третьего освобождения — еще десять лет.

Всю свою пенсию Баркова тратит на книги, оставляя немного на хлеб, масло, чай и сыр. Её привлекает в книгах то, что было свойственно ей самой - острота ума, наблюдательность, язвительность. Она любила философскую и историческую литературу. Но злой рок как будто тяготеет над бедной старухой. Сначала - болезнь горла - трудно глотать и, наконец, врачи сообщают, что у неё рак пищевода.

Умирала она долго и трудно. В больнице к неё относились удивительно, просто идеально, но с ней случилось то, что случалось со многими, кто побывал в тех местах, где побывала она. Один русский писатель сказал, что человек, побывавший там, если попадёт в больницу, не сможет выговорить слово «палата», а выговаривает «камера».

Опять казарменное платье,

Казённый показной уют,

Опять казённые кровати -

Для умирающих приют…

Меня и после наказанья,

Как видно, наказанье ждёт.

Поймёшь ли ты мои страданья

У неоткрывшихся ворот?

Расплющило и в грязь вдавило

Моё тупое колесо…

Сидеть бы в кабаке унылом

Алкоголичкой Пикассо!

Анна Александровна слишком любила жизнь и, конечно, боялась смерти, но когда почувствовала конец, просила отпеть её в церкви… Боялась забвения. Сознание того, что страшный опыт её жизни, равно как и опыт тысяч других товарищей по судьбе, не в силах изменить окружающего страшило её больше всего.

Пропитаны кровью и желчью

Наша жизнь и наши дела,

Ненасытное сердце волчье

Нам судьба роковая дала.

Разрываем зубами, когтями,

Убиваем мать и отца.

Не швыряем в ближнего камень -

Пробиваем пулей сердца.

А об этом думать не надо?

Не надо - ну так изволь:

Подай мне всеобщую радость

На блюде, как хлеб и соль.

1928

Первое однотомное собрание сочинений, 2002

Баркова выбрала судьбу неизвестной поэтессы, но она не желала быть поэтессой забытой. Пройти по всем мукам ада, умирать и воскресать, так любить и так ненавидеть и при этом остаться не услышанной - это ужасало Баркову.

Она отрицала комфортабельность в чём угодно, в том числе и в литературе. Поэтому её путь не мог никогда совпасть полностью с путём тех, для кого культура - родной дом, спасающий в самую трудную минуту от ледяного, жестокого ветра жизни. Баркова просто не могла существовать без этого ветра. Он был для неё поэзией. Он не может быть не услышан - метельно-мятежный голос Анны Барковой!

Хоть в метелях душа разметалась,

Всё отпето в мёртвом снегу,

Хоть и мало святым осталось, -

Я последнее берегу.

Пусть под бременем неудачи

И свалюсь я под чей-то смех,

Русский ветер меня оплачет,

Как оплакивал нас всех.

Может быть, через пять поколений

Через грозный разлив времён

Мир отметит эпоху смятений

И моим средь других имён.

Сборник Барковой 2009 г.

Баркова слишком любила жизнь в ее духовно-творческой сущности, чтобы отдать душу на заклание пессимизму. Боялась забвения, боялась остаться в памяти людей ведьмой на метле... Слава богу, стихи ее печатаются, книги издаются. Их читают. Они волнуют. Побуждают к сопереживанию. Сбывается пророчество поэтессы, написавшей в своих завещательных стихах: “Превыше всего могущество духа и любви”. Будем помнить этот завет Анны Барковой.Тернистый свой земной путь Анна Александровна Баркова прошла достойно, не потеряв лица.

Проповедовать новую истину,

Выходить за неё на позорище,

И сухими осенними листьями

Поразвеять свои сокровища.

А судьба у мессий обречённая,

Всеми тучами омрачённая.

Со смирением брать подаяние,

Верить в то, что увидят другие,

Всем пожертвовать, а в воздаяние —

Кандалы и колодки тугие.

А судьба у мессии не новая:

Быть голодным, холодным, истлевшим,

Быть распятым и всеми оплёванным,

Похороненным и воскресшим.

СТИХИ АННЫ БАРКОВОЙ

«Днем они все подобны пороху...»

Днем они все подобны пороху,

А ночью тихи, как мыши.

Они прислушиваются к каждому шороху,

Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице... Боже! Кто это?

Звонок... К кому? Не ко мне ли?

А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!

А с совестью — канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,

Боже мой! Не за это ли?

С таким подозрительным — как это глупо!

Пил водку и ел котлеты!

Утром встают. Под глазами отеки.

Но страх ушел вместе с ночью.

И песню свистят о стране широкой,

Где так вольно дышит... и прочее.

1954

Заклятие

Я в глаза твои загляну,

Я тебя навсегда закляну.

Ты не сможешь меня забыть

И тоску обо мне избыть.

Я с туманом — в окно — в твой дом

И в тумане истаю седом.

Ты пройдешь по знакомым местам

В переулках темных, глухих

Ты услышишь вот эти стихи.

И увидишь: я жду на углу

И рассеюсь в вечернюю мглу.

Я тебя навсегда закляну.

Я в твоем, ты в моем плену.

1974

Восемь лет, как один годочек

Восемь лет, как один годочек,

Исправлялась я, мой дружочек.

А теперь гадать бесполезно,

Что во мгле — подъем или бездна.

Улыбаюсь навстречу бедам,

Напеваю что-то нескладно,

Только вместе ни рядом, ни следом

Не пойдешь ты, друг ненаглядный.

1955

***

Люблю со злобой, со страданьем,

С тяжёлым сдавленным дыханьем,

С мгновеньем радости летучей,